Вот я - Джонатан Сафран Фоер

С середины кухни подала голос Билли:

— Все равно!

Все повернулись к ней.

— Что? — спросил Сэм.

И словно перекрикивая шум, которого не было, она завопила:

— Все равно!

Толпа голосила еще долго после того, как аятолла опустил руку, вскинутую в последнем призыве к солидарности. Долго после того, как он покинул импровизированную сцену в окружении десятка телохранителей в штатском. Одобрительный гул — аплодисменты, скандирование, крики, пение — продолжался и после того, как аятоллу приветствовали выстроившиеся в очередь ближайшие советники, каждый из которых поцеловал и благословил его. И после того, как он сел в машину со стеклами толщиной в два дюйма и без дверных ручек и укатил прочь, гул не смолкал, даже усилился, но толпа, лишившись центра притяжения, стала растекаться во все стороны.

Вульф Блицер и те, кого он пригласил в студию, принялись обсуждать речь — без паузы на переваривание увиденного они повторяли цитату за цитатой, пока не перемешали все в произвольном порядке, — а камера всё показывала толпу. Море людей не умещалось на площади Азади, оно растекалось по прилегающим улицам, будто кровь, и камеры уже не охватывали всей панорамы.

Джейкоб представлял, как по всем улицам Тегерана течет река людей, выбрасывающих кулаки в небо, стучащих себя в грудь. Представлял, что все парки и открытые пространства переполнены народом, как площадь Азади. Камера крупным планом показала женщину, безостановочно шлепающую тыльной стороной ладони о другую ладонь; орущего мальчика на плечах отца: четыре руки, вскинутые вверх. Люди на балконах, на крышах, на ветвях деревьев. На крышах автомобилей и на гофрированных металлических козырьках, до того раскаленных, что не прикоснуться рукой.

Слова аятоллы капали в миллиард с лишним отверстых ушей, на него были устремлены двести тысяч пар глаз на площади, а всего 0,2 процента населения Земли составляли евреи, но, глядя на повторно прокручиваемые моменты речи — взлетающие кулаки аятоллы, волнующиеся толпы, — Джейкоб думал только о своей семье.

Прежде чем новорожденного Сэма разрешили забрать из больницы, Джейкобу пришлось высидеть пятнадцатиминутную лекцию, излагающую десять заповедей заботы о новорожденном — самые основные правила для молодых родителей: НЕ ВСТРЯХИВАТЬ МЛАДЕНЦА; ОБРАБАТЫВАТЬ ПУПОК ВАТНЫМ ТАМПОНОМ, СМОЧЕННЫМ В МЫЛЬНОЙ ВОДЕ, НЕ РЕЖЕ РАЗА В ДЕНЬ; ПОМНИТЬ ПРО РОДНИЧОК; КОРМИТЬ МЛАДЕНЦА ТОЛЬКО ГРУДЬЮ ИЛИ МОЛОЧНЫМИ СМЕСЯМИ, ОТ ОДНОЙ ДО ТРЕХ УНЦИЙ КАЖДЫЕ ДВА-ТРИ ЧАСА, И НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАСТАВЛЯТЬ ЕГО СРЫГИВАТЬ, ЕСЛИ ОН УСНУЛ ПОСЛЕ ЕДЫ; ну и тому подобное. Все это знает любой, кто ходил на занятия для будущих родителей, или жил под одной крышей с младенцем, или просто родился евреем. Но десятая заповедь Джейкоба придавила. ПОМНИТЕ: ВСЕ ЭТО НЕНАДОЛГО.

Гости разошлись по домам, "убер" приехал за Торой, Тамир повез всех детишек на матч "Натс" (в седьмом иннинге, спасибо Максовой предусмотрительности и смекалке, о бар-мицве Сэма возвестило табло), и после необязательного просмотра имейлов и прогулки с Аргусом до угла Джейкоб с Джулией принялись за уборку. Пока у них не было детей, на вопрос о том, в каких образах им видится воспитание детей, они ответили бы что-то вроде "чтение в постели", "купание", "бег за велосипедом и поддерживание за седло". Воспитание детей включает такие моменты близости и теплоты, но главное не в них. Воспитание — это уборка. Тяжкая ноша семейной жизни не предполагает ни взаимной любви, ни смысла, только удовлетворение. Удовлетворение не от того, что удалось вполне себя выразить, а от того, что ты справляешься со всем, что на тебя валится.

Джулия так и не смогла смириться с бумажными тарелками, поэтому предстояло несколько раз загрузить машинку посудой. Джейкоб загрузил ее до предела, а остальное взялся мыть сам, и они с Джулией менялись на мытье и вытирании.

— Ты была права, что не поверила ему, — сказал Джейкоб.

— Выходит так. Но ты был прав, что нам надо было ему верить.

— Наверное, мы и тут прокололись?

— Не знаю, — сказала Джулия. — В этом ли дело? С детьми, что ни возьми, вечно прокалываешься. Просто учишься и стараешься впредь не прокалываться так сильно. Но они опять вырастают, и на ошибках не учишься.

— Безвыигрышная лотерея.

Они посмеялись.

— Любовь называется.

Губка уже наполовину истерлась, единственное чистое посудное полотенце промокло, а моющее средство пришлось разводить водой, чтобы хватило, но они как-то справлялись.

— Послушай, — сказал Джейкоб. — Тут не фатализм, а просто ответственность: я решил кучу вопросов с аудитором, и с адвокатом, и…

— Благодарю тебя, — сказала Джулия.

— В общем, все довольно ясно прописано в документе, который я положил тебе на тумбочку — в запечатанном конверте, на случай, если кто-то из детей наткнется.

— Ты не погибнешь.

— Конечно, нет.

— Ты даже не поедешь.

— Поеду.

Джулия включила измельчитель, и Джейкоб подумал, что будь он режиссером звуковых эффектов, которому нужно изобразить голос Сатаны, воющего из ада, он просто записал бы вот этот звук.

— Еще кое-что, — сказал он.

— Что?

— Пусть прокрутит.

Джулия нажала кнопку "Стоп".

— Помнишь, я говорил про сценарий, над которым давно работаю?

— Твой тайный шедевр.

— Я никогда его так не называл.

— Про нас.

— Ну, очень приблизительно.

— Да, я поняла, о чем ты говоришь.

— В правом нижнем ящике моего стола лежит текст.

— Целиком?

— Да. А сверху библия.

— Библия?

— К тексту. Своего рода мануал, как читать сценарий. Для будущих актеров, для режиссера.

— Не должен ли текст сам говорить за себя?

— Ничего не может говорить за себя.

— Сэм точно может.

— Да, если бы сценарий был Сэмом, ему бы библия не понадобилась.

— А если бы ты был Сэмом, тебе бы не понадобился сценарий.

— Именно.

— Ладно. Значит, твой сценарий и библия лежат в правом нижнем ящике стола. И в случае, если ты действительно улетишь в Израиль и — что? — погибнешь в бою? Мне надо переслать его твоему агенту?

— Нет. Прошу тебя, Джулия.

— Сжечь?

— Я не Кафка.

— Так что?

— Я надеялся, ты его прочтешь.

— Если ты погибнешь.

— Да, только в таком случае.