Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд

— Когда наш король Филипп послал гонца из Германии за новостями, тот заработал дополнительную плату за доставку этого частного послания помимо главного.

— Это моя печать, — зачем-то сказал Грегор.

Отто жестом показал, чтобы брат открыл письмо. Грегор сломал печать кончиком кинжала, развернул пергамент, потом еще раз, и листок лег тюльпанным бутоном на его большую ладонь. Пергамент был старый, тонкий и мягкий. А в самой его серединке пристроилась прядка бесцветного пуха, перехваченная голубой ниткой. Грегор уставился на нее во все глаза.

— Сказать, что это такое? — нетерпеливо спросил Отто.

— Я и сам вижу. Это пух, — удивленно ответил Грегор, продолжая не отрываясь смотреть в сердцевину листка.

— Это волосы, — поправила его Лилиана. — Детские волосы.

— Это волосы твоего сына, Грегор, — улыбнулся Отто. — Ты сделал из меня дядю.

Грегор резко вдохнул и чуть не выронил пергамент. Лилиана спасла листок из огромной лапищи, мы с Джамилей начали его поздравлять на наших родных языках, учиняя небольшую какофонию, а Грегор, поднявшись, отвернулся от нас, переполненный чувствами. Отто вскочил, огрел его по спине, бросился обнимать.

— Открой мой ранец, бритт! — выкрикнул он, указывая на кожаный мешок возле двери. — Вынь оттуда бурдюк. Я привез из Фракии лучшее вино. Специально приберег для такого случая. Так давайте же все выпьем прямо сейчас.

Он хлопнул в ладоши и завел очень бойкую германскую песенку.

Будь на его месте кто-нибудь другой, я бы решил, что он притворно веселится из вежливости или в насмешку. Но Отто никогда не тратил времени на вежливость и был слишком безыскусным, чтобы изображать интерес просто так, ради развлечения. Он действительно искренне радовался за удачу другого человека. Как трогательно было видеть его бескорыстие.

— Десять пальчиков на ручках и десять на ножках? — спросила Джамиля, когда бурдюк пошел по кругу.

К этому времени Отто завершил куплет с глупыми прыжками и кручением бедрами, а Грегор успел взять себя в руки, чтобы присоединиться к нам. В уголках его глаз застыли слезы.

Я сделал глоток вина. Оно было весьма неплохое, но у Мурзуфла мы пили и получше.

— Такой маленький человечек, а уже с волосенками? Верный признак мужского здоровья, — одобрительно провозгласил я.

— Это волосы на голове, а не на щеках, — сказала Джамиля. — А как чувствует себя его мать?

— По словам курьера, со здоровьем у нее все в порядке, но она просила передать на словах, что если Грегор захочет еще одного ребенка, то ему придется обзавестись бастардом.

— Выпьем за Маргариту, — с теплотой объявил Грегор.

Мы выпили за здоровье Маргариты, затем за здоровье Грегора, затем за здоровье младенца, которого назвали в честь обоих дедов: Герхард Бонифаций. Мы даже выпили за здоровье одного из них.

— Мазел тов,[41] господин, — сказала Джамиля, а затем перевела твердый взгляд на вернувшихся из похода. — Но это не все. У вас есть и другие новости.

— Только не для Грегора, — весело ответил Отто и хлопнул брата по плечу. — Остальное он воспримет всего лишь как шум.

— Нет-нет, — возразил его брат, — я уже пришел в себя. Как-никак не я ведь его рожал. Расскажите нам свою историю. — Он показал на Лилиану: — Вам явно есть что рассказать, судя по результату.

Влюбленные опять поворковали с минуту, ведя бессловесный любовный разговор, который так досаждает окружающим.

— Так вот, — наконец самодовольно произнес Отто, — если говорить без церемоний, то я обставил маркиза, и дама досталась мне.

— Чушь собачья! — рассмеялась Лилиана. (Она единственная женщина из всех, кого я знаю, которая может позволить себе грубость и при этом не теряет женственности.) — Давай лучше я объясню.

— Начни с самого начала, еще до того, как мы вступили во Фракию, — сказал Отто, словно речь пойдет о старой и любимой семейной легенде, которую оба знали наизусть.

Лилиана покорно пожала плечами.

— Бонифаций хотел оставить меня при себе, как вы знаете, а я не видела причин возражать.

— Мы оскорблены и разочарованы, — сказал я.

— Отчего? Джамиля ушла, а вместе с ней, как я предполагала, должен был уйти и ты. А еще я предполагала, что Отто найдет себе другую женщину, потому что он не может без них обходиться.

— Но ты скучала по мне, — подсказал Отто, чтобы она не забыла.

— Конечно скучала, — сказала Лилиана, словно это было настолько очевидно, что даже не стоило упоминания. Она похлопала его по руке. — Я скучала по всем, но особенно по тебе. — Вновь переключившись на нас, она продолжила: — Я действительно думала, что он должен найти себе другую женщину, вы сами это знаете. Наше несуразное племя распадалось, как я считала. Если бы я попыталась вернуться к вам, то Фацио просто нашел бы предлог явиться сюда и снова забрал бы меня к себе, либо ради того, чтобы я шпионила, либо ради удовольствия. Оставшись с ним, я причиняла меньше вреда всем вам.

— Ты и в самом деле звала маркиза Монферрата «Фацио»? Прямо в лицо? — Я фыркнул.

— А ему нравилось. Я делала то, что ему нравилось. И получала за это награду. Наше соглашение и дальше бы действовало, если бы не… — Тут она рассмеялась своим чудесным смехом, вызывавшим у любого мужчины в пределах слышимости желание поднять ей юбку, пусть даже он совсем недавно пялился на голый живот Джамили.

Отто приосанился, обхватив Лилиану обеими руками.

— Она скучала по мне. Ей так сильно меня не хватало, что она шептала мое имя на ухо Бонифацию, когда он взгромождался на нее. Такое случалось дважды!

Грегор уперся лбом в ладонь и несдержанно расхохотался.

— Блестяще! — объявил я и от смеха повалился на Джамилю.

— И это произошло еще до отъезда во Фракию! — добавил Отто. — Бонифация это так напугало, что он не хотел брать меня с собой, но я был ему нужен, особенно после того, как Грегор стал для Алексея ненавистной фигурой. Грегор, помнишь, когда он предложил вернуть мне Лилиану, если я просто соглашусь стать рыцарем? Накануне вечером она назвала его моим именем — так вот, в действительности он пытался избавиться от нее, не теряя авторитета. — Отто очень развеселился. — А потом, как только мы вышли в поход… — Глаза его блеснули, и он понизил голос, якобы ради приличия. — У него перестало получаться.

— Ой, прекрати, какой ты ребенок! — рассмеялась Лилиана, делая вид, что готова съездить ему локтем в нос. — Однажды ночью, всего лишь однажды…

— Однажды ночью у него ничего не получилось! — торжествующе договорил Отто, улыбаясь нам из-под ее локтя.

— Когда тебе будет пятьдесят и ты будешь отвечать за благополучие целой военной кампании, какой-нибудь ретивый маленький паршивец в расцвете юности тоже над тобой посмеется, — сделала ему выговор Лилиана. — Но это правда, к тому времени я уже его не вдохновляла. Поэтому скажем из вежливости только то, что у нас с маркизом появились кое-какие разногласия. Но он по-прежнему меня ревновал, считая, что позже мы сможем начать все сначала. Поэтому часть похода я провела в уединении — так надолго меня мужчины не оставляли в покое с тех пор, как у меня появился бюст! Но однажды Отто вычислил, в каком меня держат шатре, прокрался в него тайком ночью, и у нас произошло воссоединение…