Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд

— Целых шесть воссоединений, — победоносно уточнил Отто. — И это только в первую ночь.

— Все случилось, должно быть, в последнюю неделю августа, — сказала Джамиля, оглядывая Лилиану с ног до головы.

Лилиана раскраснелась, а Отто сказал:

— Ну да, так и было! А ты как догадалась?

— Полнолуние, — ответила Джамиля. — Именно в полнолуние увеличивается плодовитость.

— Что? — Даже не знаю, кто это вскричал — то ли я, то ли Грегор.

Отто, сияя, посмотрел на брата.

— Ты не единственный, кому уготовано отцовство, — объявил он. — Я тоже сделаю из тебя дядю.

Я, открыв рот, уставился на Лилиану. Грегор тоже.

— Ты носишь ребенка? — прошептал кто-то из нас двоих, но именно я додумался спросить: — И нас это радует?

— Бонифация — не очень, — весело ответила Лилиана. — Особенно потому, что ребенок явно не от него. Но он ничего не мог поделать, не потеряв при этом своего достоинства, поэтому просто взял и вышвырнул меня из своего шатра.

— И это еще не все, — сказал Отто, неожиданно став серьезным. — Он предложил оставить ее у себя, даже отослать ее в свой дворец в Пьемонте, если она избавится от плода или позволит ему заявить, что это его ребенок.

— Идиотское предложение, но мужскую гордость не понять, — сказала Лилиана.

— И Лилиана сказала «нет», — завершил рассказ Отто.

— Не совсем так, — вмешалась она. — Лилиана чуть не сказала «да», потому что сама не знала, как быть, — все-таки возраст, тридцать лет, ну как тут довериться желторотому Отто Франкфуртскому? На что он сгодится?

— А желторотый Отто Франфуртский, — продолжил Отто, — отправился к епископу Хальберштадтскому, который, разумеется, был с нами во Фракии, и составил договор, пообещав Лилиане и младенцу дом в своих владениях в Германии. А Лилиана, в свою очередь, дала клятву оставить прежние привычки и никого больше не знать, кроме Иисуса и отца своего ребенка.

— А потом Отто упал на колени перед Лилианой и сказал, что будет о ней хорошо заботиться, и ему все равно, пусть далее это чужой ребенок, главное, что это ее ребенок, и он будет любить его, как собственного, — сказала Лилиана, искренне тронутая. — Все это он проделал не на публике, но в присутствии Бонифация.

— И следующие несколько недель Бонифаций на мне отыгрывался, но я отличный воин, и он очень во мне нуждался, — удовлетворенно сказал Отто. — И вот теперь мы вместе.

Наступила многозначительная пауза.

Ее прервал глашатай, пришедший за Грегором, как тот и ожидал: Бонифаций, не заезжая в лагерь, поехал прямо во Влахернский дворец вместе с Алексеем и теперь хотел, чтобы Грегор присоединился там к нему в качестве личного охранника на время пира по случаю возвращения.

Неудивительно, что Отто на пир не пригласили. Для него это оказалось даже к лучшему: Бонифаций не смог обвинить его в том, что случилось дальше.

Мурзуфл, выполнявший обязанности младшего придворного, отвечал за организацию развлечений на праздновании по случаю возвращения домой, поэтому пригласил меня играть на лютне. Я отправился во дворец вместе с Грегором.

Ни один из нас не торопился вновь увидеть Бонифация или Алексея, но я хотя бы надеялся часть вечера провести в обществе Мурзуфла. (Мы с ним одинаково оценивали общую ситуацию, к тому же он блестяще передразнивал его сопливое величество. С Бонифацием Мурзуфл пока не встречался, но я был уверен, что он и маркиза сумеет отлично спародировать, если заранее возненавидел этого типа.) Поэтому после того, как Джамиля вернулась в Перу, а Отто с Лилианой перенесли свои пожитки в хижину, я поспешно облачился в свою лучшую красно-белую тунику, недавно сшитую для меня Джамилей, с отделкой явно в греческом стиле, хотя покрой был удобный, французский. Мне хотелось заскочить по дороге на переправу в дом Самуила и показаться ей в обновке (и вновь ее увидеть, и посмотреть на ее колени, и вспомнить, каково это — прижимать к ним ладонь). Но Грегор отказался сделать крюк.

Мы переплыли на противоположный берег, глядя, как в темноте нервно загораются огоньки костров: пятьдесят тысяч маленьких ярких точек. До пожара это были столбики дыма из пятидесяти тысяч труб на крышах.

Печать Бонифация позволила нам пройти во дворец, и мы оказались в огромном зале с золотым потолком и мозаичными нимфами на стенах. Грегора узнали еще у дверей и сразу провели к охранникам Бонифация; меня сопроводили в ложу музыкантов. Мурзуфл был назначен на этот вечер помощником домоправителя, ему предстояло следить за определенным участком зала. Увидев меня, он подмигнул и улыбнулся. Я в ответ кивнул.

Он снова подмигнул и указал в пол. «Сейчас, — сказал он мне одними губами. — Сегодня вечером».

Я ошеломленно повторил этот жест и переспросил одними глазами: «Сегодня вечером?» — имея в виду: «Мы что, раскроем план сегодня вечером?»

Мурзуфл улыбнулся, закивал, а потом игриво послал мне воздушный поцелуй и переключился на подбежавшего к нему слугу. У меня участился пульс. Мурзуфл благодаря своей роли при дворе имел кое-какие связи с казначеями. Должно быть, он успел разузнать, что Алексей привез домой достаточно награбленного или трофеев, чтобы расплатиться с армией. Это означало, что теперь можно с полной безопасностью достать реликвии из тайника. И вот теперь он начнет действовать в первый же благоприятный момент, как и обещал несколько недель назад. Грегор будет в восторге. Да, нам определенно будет что отпраздновать, но только попозже. С приятными предчувствиями я начал настраивать дворцовую лютню, наблюдая за тем, что творится в зале.

Маркиз Бонифаций, как всегда, выглядел лощеным красавцем. Он с видимым радушием заключил Грегора в объятия, словно три месяца назад они расстались лучшими друзьями и словно брат Грегора не наставил Бонифацию рога. Лица у обоих просветлели, и я догадался, что они обсуждают рождение маленького Герхарда Бонифация. Затем маркиз вновь занялся коронованными особами, возле чьих тронов он стоял. Грегор вместе с еще одним охранником занял пост за их спинами.

За время, проведенное в седле, император Алексей слегка обветрился, но не приобрел имперского величия. Его отец Исаак, которого даже здесь окружали астрологи, выглядел чуть ли не мрачным от встречи с сыном — несомненно, оттого, что теперь ему придется потесниться на троне.

Последние несколько месяцев сказались на Исааке не лучшим образом. Он выглядел старше своих лет, еще когда вышел из тюрьмы. Теперь же превратился в совершеннейшую развалину. Особенно это бросалось в глаза, когда он находился рядом со своей прелестной молодой супругой Маргаритой, с которой Бонифаций был исключительно галантен. Настолько галантен, что я пошарил в уме, пытаясь вспомнить, женат ли в настоящее время маркиз (Исаак, похоже, протянет не долго). Все четверо выслушивали приветствия придворных и армейских вожаков. Бонифаций время от времени сыпал комплименты в адрес Маргариты, восхищаясь ее прической и остроумием (она пока не проронила ни слова), и при этом склонялся к ней настолько близко, насколько позволяли приличия. Она вежливо улыбалась, а сама цеплялась за мужнину руку так крепко, что у нее побелели костяшки пальцев. Ох уж эти мне дворцовые интриги! Как я по ним не соскучился!