Господин мертвец. Том 1 - Константин Соловьев

– Что это? – неохотно спросил Дирк, глядя на предметы, которые Карл-Йохан разложил на его столе.

Стол получился кривой, некрасивый – приличный лес в окрестностях закончился еще давно. Ребятам Клейна пришлось использовать для интерьера порядком подпорченные временем и влагой брусья, которыми раньше укрепляли от оползней траншеи. Но даже на этом столе, грубом и уродливом, странные предметы выглядели чужеродно.

Два обломка кирпича, горлышко от бутылки, консервная банка, снарядная гильза, еще какой-то булыжник…

– Поступило с утренней корреспонденцией, – вежливо доложил Карл-Йохан. – Еще была банка с собачьим дерьмом, но, с вашего позволения, я не стал приобщать ее.

Дирк не удивился. Он ждал чего-то подобного и знал, что дождется. В таких вещах сложно ошибиться. Они просто случаются, когда приходит время. Как снаряд, выброшенный из ствола чудовищным давлением пороховых газов, рано или поздно падает на землю. У него просто нет других вариантов.

– Э-э-э… почтальонов задержали?

– Никак нет, господин унтер. Корреспонденция была доставлена на рассвете, преимущественно в окопы второго отделения Клейна, навесной траекторией. Почтальоны не сочли возможным приблизиться, поэтому вынуждены были действовать на изрядном удалении. После чего исчезли с выдающейся поспешностью. Клейну едва удалось удержать своих «висельников» от преследования. Полагаю, он поступил верно.

– Да, ефрейтор Клейн отлично понимает ситуацию. Хотя, спорю на свой «Марс», ему отчаянно хотелось вздуть этих подлецов. Кто-то пострадал?

– Нет. Эти снаряды не представляют для нас серьезной опасности.

– Представят, – серьезно сказал Дирк, разглядывая булыжник. – Когда они пустят в ход ручные гранаты вместо этого хлама… Пока они забрасывают нас мусором, но сомневаюсь, чтоб это приносило им облегчение. Есть чувства, которые тем быстрее гаснут, чем сильнее выплескиваешь их. Но ненависть к мертвецам к таким чувствам не относится. Это чувство бездонно и неизбывно. Однако рано же они начали… Я полагал, пройдет не меньше недели, прежде чем вояки фон Мердера перейдут от ругательств и жестов к более активным действиям.

– С вашего позволения, я приказал отделению Клейна укрепить передний край и позаботиться о сетках. Обычный булыжник не причинит нам серьезных хлопот, но целый град вполне способен покалечить.

– Одобряю. Выставить наблюдателей, следить за окрестностями. Особенно ночью. Увеличьте ночные секреты[75] и патрули. Замеченных в расположении роты людей отгонять выстрелами поверх голов. Или криками. Близко не соваться и ни в коем случае не применять силу. Никакой конфронтации.

– Мне кажется, было бы неплохо, если б паре самых прытких немного… помяли загривки, – осторожно сказал Карл-Йохан. – В некоторых случаях это помогает.

– Повторяю, силу не применять! – Дирк позволил своему голосу прозвучать жестко, непреклонно. – И пальцем не прикасаться. Довести до командиров всех отделений. Если кто-то позволит себе лишнее, будет стоять перед мейстером. А он не из тех, кто чтит полевой трибунал. Он сам себе трибунал.

– Понял вас, господин унтер.

– Вот и хорошо. Уберите эти… посылки. Нет необходимости тащить всякую дрянь в мой блиндаж. Если бы они кинули дохлую кошку, вы бы и ее притащили?

– В меня однажды кинули дохлой кошкой, – серьезно заметил Карл-Йохан. – Если быть точным, дохлой черной кошкой.

Дирк удивился.

– Да? Зачем?

– В некоторых краях это считается надежным способом вернуть в могилу мертвеца. Кажется, что-то восточное… К ней прилагалось заклинание на иудейском языке.

– Полагаю, результат разочаровал обе стороны?

– Так точно. Я отлупил беднягу этой же дохлой кошкой. И, насколько я могу судить, он выглядел достаточно разочарованным.

Карл-Йохан выглядел серьезным, но Дирк видел смешинку в его серых внимательных глазах. Смешинку, которая всегда в них присутствовала, зримо или нет. В этом был талант Карла-Йохана, хоть Дирк и считал его человеком множества талантов, – всегда оставаться предельно серьезным в любой ситуации. Серьезность, доведенная до крайности, обращалась собственной противоположностью, создавая комический эффект. Поэтому появление заместителя командира взвода часто разряжало обстановку и делало его идеальным передаточным звеном между офицерами роты.

Карл-Йохан собрал со стола метательные снаряды, но не торопился выходить из блиндажа.

– Что-то еще? – спросил его Дирк, уловив недосказанность.

– Рядовой Лемм, господин унтер.

– О нет.

– Боюсь, это опять произошло. Я имею в виду запах. Рядом с Леммом невозможно находиться.

– Я приказывал следить за ним! Он опять отыскал где-то еду?

– Так точно. Должно быть, это случилось во время штурма три дня назад. Полагаю, он нашел французские консервы и…

– Ясно. Отведите его к интенданту Брюннеру, пусть вскроет ему живот и приберет там. Надо было соглашаться, когда Брюннер предлагал вместо шва застегнуть живот Лемма на пуговицы. Это избавило бы нас от многих хлопот.

– Лемм не виноват, господин унтер, – сказал Карл-Йохан почтительно. – Он простодушен, как большой ребенок. Рефлексы сильнее него. Когда он видит еду, он просто ест. Даже мейстер говорил, что эту привычку не получится побороть.

– Привычки тела – самые живучие, – кивнул Дирк. – Это известно любому мертвецу. Знали бы вы, Карл-Йохан, как сопротивлялось мое тело мысли о том, что ему уже не доведется отведать хорошего ростбифа или жареного цыпленка.

Карл-Йохан склонил голову, выражая внимание, а в равной степени и согласие. Чувство голода было знакомо каждому мертвецу, и каждый боролся с ним, как умел. Несмотря на то что мертвым телам не требовалась человеческая пища, разум отказывался с этим мириться, терзаясь муками голода, которые невозможно было полностью унять.

Какой-то доктор психиатрии – Дирк помнил лишь, что у того была забавная фамилия, начинающаяся на Ш, – утверждал в свое время, что подобные желания, одолевающие мертвецов, представляют собой не более чем защитный механизм мозга. Требуя пищи и воздуха, сознание таким образом силится уверить себя в том, что тело живо, отбрасывая неприятную мысль о том, что мозг отныне не более чем медленно умирающий центр нервной системы, заключенный в мертвую плоть. И даже не принадлежащий сам себе. Дирк ничего не понимал в психиатрии, но считал, что это резонно. Он достаточно хорошо знал людей, чтоб считать способность к обману самого себя одной из самых развитых. А мертвецы в этом отношении мало чем отличаются от тех, в ком бьется сердце.

Еще этот «доктор Ш» незадолго до войны создал и обосновал достаточно оригинальную теорию, краеугольный камень которой, названный им «танатосом»[76], вызвал у Ордена тоттмейстеров немалое раздражение. Танатос, то есть влечение к смерти, этот доктор трактовал особенным образом, не изымая, подобно философам-современникам, составляющую телесного влечения, напротив, укрепляя ее в духе тогдашних модных теорий. И из его трудов следовало, что отношение тоттмейстера к поднятым им мертвецам имеет своеобразные корни, слишком специфические, чтоб об этом можно было подробно писать даже в научных журналах.