Внучка берендеева. Летняя практика - Екатерина Лесина

…которых бы он сам приказал удавить.

Так надежней.

— А посему объявляем в городе траур… и да пусть стреляют пушки, пусть звонят колокола, а в храмах всех молятся за безгрешные души.

Он перекрестился.

— И поминальные стопки велим мы во всех кабаках ставить. Пусть помянет народ…

…помянет…

…и подивится этакой доброте царской…

— …А всякого, кто вздумает отныне родства с моей супругой искать и объявлять себя умершим, иль воскресшим братом ее, или чудом спасшимся, надлежит объявить самозванцем и бить каменьями до самое смерти…

Он перевел дух и оглядел бояр: все ли уразумели.

Оно и верно, средь бояр сыщутся те, которые не поверят и полезут искать других наследничков, мол, может, и байстрюки, да все лучше, чем чужак с девкой смурною…

Плохо, что стрельцы верные люди.

И Архип поработал с каждым… он крыльями клялся, что люди эти не вспомнят больше, нежели позволено. А позволено им было узреть похороны…

— Таково мое слово, — молвил царь и посохом по земле ударил. И земля отозвалась гулом… интересное заклинание. Откуда взял? Да гадать нечего, из той, из проклятой книги, которая по сути своей вовсе и не книга.

Исчезла.

Надолго ли? Архип утверждал, что та, другая, найденная в деревне, относительно безопасна. И ее бы он даже мог оставить при Акадэмии, да только Фрол отказался. Иные знания вовсе не на пользу. А вот первая самая сгинула, будто бы ее и не было.

Пускай.

Глядишь, в ближайшую сотню лет не объявится. Нажралась душ.

Царь поднялся. Шуба едва не соскользнула с широких плеч. Медленно, словно все еще во сне пребывая, встала и царица. Подала супругу тонкую руку.

Фролу Аксютовичу он знак подал, мол, будет с тобой особая беседа, приватная. Фрол лишь вздохнул с немалым облегчением: прав оказался Архип. И хорошо, что ныне не он, не Фрол, ректорское кресло занял. Все ж не тот характер, чтоб с царем за всю Акадэмию говорить.

А махонький неприметный человечек уже скользнул к руке.

За собой поманил.

Фрол и пошел. Чего б не пойти? За свою голову он не боится, а прочие Кавьяр сбережет. Даром что некромант.

До дверцы тайной, которая ни для кого из бояр тайной и не была, ему дойти не позволили. Заступил дорогу боярин высокий да краснолицый. От него несло сивухой и кислою капустой.

Взгляд дурной.

Кулаки стиснул.

— Где, выродок, дочка моя? — И кулак этакий под нос сунул.

— Дочка?

Фрол уже и отвык, что этакие бестолковые встречаются.

— Велимира!

— Не имею представления.

— Сбегла… а вы поспособствовали… из-под руки отцовской ушла, паскудина… — Боярин качнулся и дыхнул брагой в лицо. — Ничего! Вот вы где у меня будете! На краю земли найду…

— А если края нет? — Фролу стало смешно.

А ведь было время — трепетал пред этакими вот… боярами… все думалось, что коль родились они не в сарае, но в белое рубахе, стало быть, не зря Божиней отмечены.

Молод был.

Дурковат.

— Чего? — Боярин нахмурился.

— Края, говорю, нет, — вежливо ответил Фрол и руку боярскую от себя отцепил. — Круглая земля.

— Умник…

А вот замахиваться на боевого мага — это даже не дурость, это много хуже… Фрол пальцами щелкнул, и посох боярский полыхнул синим пламенем. Боярин же отскочил, заверещал…

— Царь ждет, — напомнил серый человечек и головой покачал неодобрительно. Правда, кого он не одобрял, так и осталось тайною. Фрол надеялся, что не его.

Царь и вправду ждал.

Без шубы, без шапки высокой драгоценной он гляделся тем, кем и был, — молодым магом.

— Значит, умерли? — спросил он с порога, взмахом руки отсылая провожатого. — Все взяли и…

— Умерли, — подтвердил Фрол.

А что ему еще сказать было?

— Ясно… я ведь могу в Акадэмию заглянуть, проверить.

— Если на то будет воля ваша царская. — Фрол поклонился.

Не ответил.

А ведь заглянет. Нет, не сам, чужими глазами, пересчитает всех студиозусов, вынесет самых подозрительных в особый список… мало им беды…

— Есть надежда, что Илья Мирославович… в себя вернутся?

Фрол покачал головой: слишком долго душа мальчишкина под гнетом чуждой жила, чтобы выпрямиться.

— Возможно, со временем он научится говорить, есть сам… ходить наново… и разум вернется к уровню дитяти, но не больше. Память и вовсе…

— Что ж, может, оно и к лучшему… в монастырь?

— Пожалуй, что так.

— Нет. — Царь покачал головой. — Пойдут слухи, что я родича придушил потиху. Пусть тут живет, при тереме. Нянек, мамок сыщем…

А заодно тех, кто приглядит, чтоб взаправду не вернулся Илья Мирославович в разум свой.

Пускай. Глядишь, и вправду не обидят, не при людях, что восславят доброго царя, который к скорбному родичу мягок.

— Я хотел о другом поговорить… я слышал о ваших… выборах. — Губы царя дрогнули, сложились в подобие усмешки. — Не вы стали ректором. Но сколь законно это?

— Согласно Уставу Акадэмии…

— Бросьте. Вы сильнейший маг, и место ваше по праву…

Сила не всегда спасет, это Фрол хорошо успел выучить.

— И я мог бы поспособствовать…

— Не стоит.

— Мне нужно немного. Лояльность и…

А слова-то какие выучил. Лояльность…

— Маги не сделают ничего, что пошло бы во вред царству Росскому…

Царь поморщился.

— Что ж, остается уповать, что у нас с вами совпадают представления о полезном… и все же, если вдруг вам покажется, что вы передумали… или пожелаете передумать, я… с удовольствием поддержу вашу кандидатуру.

Из терема Фрол выходил быстрым шагом. Было б можно — бежал бы, позабывши о степенности и о том, что магикам боевым в мирное время бегать не след: народец напужается. Он-то, народец, после черное ночи зело пужливым сделался.

Слухи поползут.

— И как твой визит прошел? — Люциане разрешили вставать, впрочем, удержать ее в постели дольше, нежели она сама считала целесообразным, не удалось бы никому.

Бледна.

Пряма.

Сидит, вцепилась в подлокотничек резной, видно, что и это ей тяжко дается, а туда же, упрямая, прилечь предложи — нахмурится. Ей не идет хмуриться, а улыбаться она разучилась.

— Да… — Фрол вытащил из-за пазухи мятый букетик незабудок. — Никак… будет пытаться подмять нас.