Второй Фронт. Антигитлеровская коалиция. Конфликт интересов - Валентин Фалин

Как полагал Лангер, было бы «тяжелой ошибкой» соблазняться предлагавшимися в «плане Германа» условиями, особенно в момент, когда «русские в любом отношении располагают большими возможностями для независимых действий, чем западные державы»[760]. Приговор суровый, тем более что У. Лангер полемизировал с Донованом и его мозговым центром.

Есть более чем веские основания считать, что Рюстов и Вильбрандт «творчески» обобщили и обогатили соображения, услышанные от Мольтке[761]. Англосаксонские привязанности графа вне сомнений. Но все обширное письменное и устное наследство Мольтке никак не выдает в нем того воинственного антисоветчика, каким он предстает на страницах «экспозе». С другой стороны, достаточно известно острокритическое отношение Мольтке к Герделеру и другим «реакционерам», шедшим в США и Англии за потенциальных попутчиков и даже партнеров. Зная цельную натуру этого незаурядного человека, допустить, что он выдал верительные грамоты подобного рода «патриотам», и к тому же без оговорок, значило бы преступить грань терпимости.

Нетрудно проследить в ставшей известной редакции «плана Германа» столь типичные для информации Управления стратегических служб США из Берна, Стокгольма, Стамбула, для продукции многих вашингтонских салонов акценты на опасность «большевизации» Германии и всей Европы[762], на необходимость, приняв сторону «западников» среди немецких оппозиционеров, задержать СССР как можно дальше на Востоке и предотвратить капитуляцию рейха перед Красной армией, на «родство высших интересов» Германии и демократий. Очевидный перебор совпадений. Негоже приписывать их случайности. Скорее перед нами часто используемый в дипломатической и разведывательной практике прием, когда для придания большей убедительности собственным аргументам их вкладывают в уста партнеру или клиенту.

Пока не прояснена взаимосвязь между «планом Германа» и другим документом, имевшим форму письма, исполненного на бланке немецкого посольства в Анкаре и подписанного д-ром П. Леверкюном (представлял до войны в Вашингтоне немецкую «смешанную комиссию по претензиям» и с тех времен поддерживал связь непосредственно с Донованом). В письме, между прочим, отмечалось, что «оппозиция» не может гарантировать в случае союзнического вторжения полного бездействия всего Западного фронта. Она располагает, однако, таким влиянием на командующих сухопутными войсками и частично ВВС на Западе, что немецкие контрмеры против десантируемых соединений США и Англии будут по меньшей мере приниматься с запозданием. В ответ от западных держав ожидают готовности вступить в переговоры с новым немецким правительством после государственного переворота.

Донован лично доставил письмо Леверкюна по назначению, предварительно проконсультировавшись с немецким профессором К. Брандтом, жившим в эмиграции в США, относительно подлинности текста. По одним сведениям, рекомендация генерала поддержать означенную активность не нашла одобрения Рузвельта. По другим, Доновану разрешалось войти в связь с оппозицией на основе означенных соображений, но от переговоров с «восточногерманскими юнкерами» уклоняться, то есть быть в контактах разборчивым. Судя по тому, чем занимались резидентуры УСС с начала 1944 года, а позднее – также офицеры из штаба Эйзенхауэра, вторая версия представляется более правдоподобной.

Параллельно оппозиционеры общались с англичанами. Тротт цу Зольц в ноябре 1943 года встречался с руководящим сотрудником британского министерства информации У. Монктоном в присутствии шведского министра иностранных дел К. Гюнтера. Визиты Тротта в Стокгольм повторились в марте и июне-июле 1944 года[763]. Формально ему ничего не обещали, но охотно принимали информацию и советы, которые придавали большую целеустремленность агентурной работе британской разведки, вычленявшейся из обязательств, что приняли на себя англичане в Москве.

«Возмутительное», по выражению составителей сборника «Секретная переписка…»[764], обвинение в «Правде» – сообщение о контактах между Риббентропом и английскими руководящими деятелями, опубликованное 17 января 1944 года, – отталкивалось от поступивших в Кремль сигналов о контактах сотрудников (Зольц) германского МИДа с представителями Лондона. Сознательный или произвольный перехлест состоял в увязке усилий по «формулированию условий сепаратного мира с Германией» с личностью Риббентропа. Неточность или нарочитость не меняли сути. Раздражение Черчилля шло от сознания того, что его замыслы для Москвы не тайна.

Потребность постичь подтекст упорного нежелания англичан и не слишком горячей заинтересованности американцев в налаживании предметного и конкретного сотрудничества между штабами западных держав и советским Генеральным штабом, ухода демократий от координирования крупных операций неотвратимо подводит нас к заключению: Лондон и Вашингтон писали «один», а «два-три-пять» постоянно придерживали в уме. Им все время было что скрывать от СССР. Они лелеяли надежду, что Германия рухнет, не успев расписаться в капитуляции, что распад рейха, режима и армии начнется с Запада и, в отсутствие твердых договоренностей с советской стороной о разграничении сфер ответственности, о политических ориентирах послевоенного сотрудничества или хотя бы способах мирного сосуществования, это освободит США и Англию от необходимости уважать интересы Советского Союза, вклад советского народа в победу. Моральные же обязательства Британию и Америку никогда не занимали настолько, чтобы чеканить их поступки.

Не что иное, как расчет на сепаратное решение де-факто, скрывался за систематическими ссылками Черчилля, которым внимали в Белом доме, на возможность в любой момент «революционных событий» в Германии, напоминающих 1918 год. Большая политика Вашингтона и Лондона до глубокой осени 1944 года строилась на презумпции асимметричного подхода самого нацистского руководства к операциям на Востоке и Западе, на не просто вероятности, но почти неизбежности – перед лицом надвигавшейся катастрофы – реакции «подлинных правителей» Германии: они привели Гитлера к власти, они с ним и покончат.