Размышления о богослужении - Георгий Петрович Чистяков

Надо сказать, что группа у нас была довольно сильная. Я назову два имени. Это Александр Арнольдович Столяров, ныне выдающийся специалист по греческой философии, переводчик фрагментов стоиков на русский язык, автор монографии о стоицизме, а также специалист по патрологии, и сейчас уже покойный Эдуард Григорьевич Юнц, блистательный переводчик с греческого и латыни. В нашей группе училась Наталья Александровна Смирнова, и они с Егором на пятом курсе поженились.

Он был блестящий студент, но, что особенно запомнилось, он был прекрасный товарищ. Особенно я хочу отметить его необычайную жизнерадостность и присущий ему юмор. Но все-таки это была совершенно другая эпоха – первая половина семидесятых годов. И даже в какой-то степени язык той эпохи сейчас не вполне понятен. Я сейчас коснусь деликатного вопроса. Я не замечал в студенческие годы какой-то его церковности. Да, было, конечно, большое уважение к христианству, было уважение и к Церкви, но это вообще в то время было распространено. Но сказать, что он в то время был человеком церковным, я не могу. <…>

Егор и Наталия Чистяковы с новорожденным Петром.

Москва, октябрь 1980 года

Это была замечательная семья – семья старомосковской интеллигенции. Я всегда с огромной теплотой вспоминаю родителей отца Георгия: Ольгу Николаевну и Петра Георгиевича, который был человек особого и замечательного юмора. Вспоминаю необычайную гостеприимность этой семьи. Петр Георгиевич был математиком, заведующим кафедрой математики в академии им. Жуковского и полковником. И вот интересный момент. Да, Егор никогда не отличался особой физической силой, опять же – его такой высокий голос. При этом я вспоминаю один не самый приятный момент в нашей учебе. Это после четвертого курса – месячные военные сборы. Фактически весь этот месяц мы были на положении рядовых. И все по-разному себя вели. И надо сказать, что я, например, сам достаточно раскис за этот месяц, а вот Егор держался замечательно. Все-таки сын полковника и внук генерала.

Теперь по поводу его научного пути. Это всё началось в университете. Достаточно пролистать его дипломную работу по Фукидиду, чтобы увидеть, что это совершенно не ученическое произведение и уровень его намного выше обычной дипломной работы. Ожидалась блистательная научная карьера, в том числе и в смысле организационно-структурном. Но дальше – довольно неприятное событие. Это была политика нашей кафедры истории Древнего мира: самых талантливых не оставлять в аспирантуре. И Егора примитивным образом завалили на вступительном экзамене, при всех его талантах и достоинствах. Он устроился на работу в Институт иностранных языков. Он преподавал там латинский язык, это занимало очень много времени. Конечно, он продолжал заниматься научной работой. Но вот этот первый порыв, связанный с Фукидидом, не нашел полного осуществления. Я знаю, что у Егора были обширные планы; в частности, он хотел подготовить новый русский перевод «Истории» Фукидида. Но, в общем, это не осуществилось.

Уже позднее он занялся Пав-санием. Да, опять же, любопытно. Фукидид – это один из самых блистательных, если не самый выдающийся греческий историк, замечательный греческий прозаик.

Г.П.Чистяков. Москва, 1984 год

Павсаний все-таки гораздо менее известная фигура, поздний автор, который написал «Описание Эллады». Но я думаю, что Егора привлек сам жанр этого произведения.

Потому что наряду с филологией, с трепетным отношением к слову, в частности, к слову древних авторов, он был и большим почитателем искусства и, наверное, прежде всего – архитектуры. А «Описание Эллады» Павсания – это в какой-то степени предшественник современных путеводителей. Когда я читал «Римские заметки» отца Георгия, я думал, что, может быть, этот труд написан не без влияния Павсания. И в кандидатской диссертации, которая сейчас, слава Богу, опубликована, мне кажется, отцу Георгию удалось показать всё значение труда Павсания.

Замечательно, что стало выходить собрание сочинений отца Георгия. Хотя меня не оставляет горькое чувство, что он ушел от нас столь рано – ему было пятьдесят три года. И сколько он всего еще мог сделать! Наука до конца его увлекала, он занимался ею. И все-таки в начале девяностых годов он довольно серьезно изменил свою судьбу. Но кроме того, что связано с его верой, тут есть еще один момент. Он был человеком, которому нужно было активное действие.

И надо еще помнить эту эпоху. Ему, по-видимому, казалось, что рамки ученого для него тесны. Он стал священником. И не просто священником, а проповедником, публицистом. И, конечно, едва ли не главное – это его забота о больных онкологией детях. Вообще трудно даже себе представить, какую огромную работу он вел в этот последний период, при том что здоровье его всё время ухудшалось и мы все, его знакомые, ему говорили: «Ну откажись от этой поездки. Ну откажись уже от этих дел». Но ничто не помогало: он был трудоголиком, он буквально сжег себя в этой своей деятельности. При этом ушел очень рано. Очень обидно: у него появились новые интересы, в том числе и научные. Он очень серьезно занимался Данте, готовил работу по Данте. Но вот… увы.

Надо еще понимать, что отношения с начальством были далеко не простые. Это те тенденции, которые для отца Георгия были совершенно нетерпимы. Тут еще надо иметь в виду, сколь высоко он ценил человеческую свободу и человеческое достоинство. Со всем этим стало гораздо хуже сейчас: и в нашем обществе, и в государстве, и в Церкви. Я могу себе представить его позицию, его глубокие переживания, если бы он был сейчас с нами.

3 февраля 2016 г.

* * *

Да, как-то не верится, что уже прошло десять лет. Десять лет без отца Георгия. Очень горько, и, в общем, горечь эта для всех, кто его знал, сохранится, она не пройдет.

В самом деле, я знал отца Георгия на протяжении тридцати шести лет примерно. Но таково, может быть, свойство памяти, воображения – чаще всего я вспоминаю Егора-студента, с 1970 по 1975 год, когда он учился на истфаке МГУ. Я учился на том же курсе, а с 1972 года, когда у нас было распределение по кафедрам, и в одной группе. И, собственно, с этого времени началась наша дружба. Вот я пытался вспомнить и так и не смог, когда я его увидел в первый раз. Но не важно. Я хотел бы сказать вам о некоторых чертах характера, некоторых увлечениях Чистякова-студента.

С первого раза он производил несколько странное впечатление. Причем очень скоро обнаруживалось, что это впечатление, в общем, неверно. При первой встрече он напоминал