Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

благополучно, если не считать маленькой путаницы в кафе. Написал я ей, чтобы держала в руках красную гвоздику; к газетам после первой истории я уже охладел. И, вот, прихожу, вижу: сидит этакая хорошенькая, с красной гвоздикой, приколотой сбоку к груди. Я прямо к ней по-русски: «позвольте представиться»… А она кивает головой, отвечает деловитым тоном по-французски: «сенкант фран[421], мсье». Понял я, что ошибся, извинился, сел в сторону. И через несколько минуть пришла уже та, настоящая.

Личико, знаете, прелестное: под Мадонну; с пробором. Фигурка тоже изящная. А возраст совсем подходящий: лет тридцать пять дать можно, не больше. Познакомились мы, разговорились. Сначала я ей про львов рассказал, потом про птиц, постепенно перешел к тому самому плечу, на которое можно голову преклонить. А она со своей стороны на грустные темы налегает: насчет загробной жизни, своего одиночества, усталости, надломленности.

Поговорили мы так по душам, она мне очень понравилась; я, наверно, тоже оказался для нее не противным. И при прощании я ей говорю:

– Когда же мы увидимся, Мария Николаевна?

– Да вот, если хотите, на днях. В этом кафе.

– А может быть разрешите нанести вам официальный визит?

– Как вам сказать… Живу-то я не одна, а в знакомой семье.

– Что ж такого? Я, Мария Николаевна, с честными намерениями. Я не то чтобы так… Пусть все видят, наоборот.

– Ну, хорошо… – слегка задумавшись, согласилась она. – Приходите в четверг. Нет, лучше в пятницу. К восьми часам.

И, вот, отправился я к ней в пятницу. Купил шикарный букет цветов, коробку конфет, приоделся получше… Звоню. А на звонок выходит какая-то бабушка. Голова трясется, во рту ни одного зуба.

– Могу я видеть Марию Николаевну?

– Кого? Манечку? А, как же, как же. Вы из Африки? Заходите, пожалуйста. Она ждет. Деток даже в кинематограф отправила, чтобы вам не мешали.

Екнуло у меня сердце. Каких таких деток? Ведь она одинокая?

А тут в переднюю и сама Мария Николаевна выскакивает. Лицо взволнованное, глаза нехорошо так поблескивают.

– Что вы глупости говорите, Вера Сергеевна? – прикрикивает она на старушку. – Здравствуйте, Виктор Андреевич, здравствуйте, – обращается она ко мне с виноватой улыбкой. – Снимайте пальто… Вешайте здесь…

А старушка между тем, очевидно, обиделась. Уставилась сердитым взглядом на Марию Николаевну. И начала:

– Это что ж? А? С каких пор я для тебя Вера Сергеевна? Мать родную по имени-отчеству? Вы видите, молодой человек? Всегда она так. Эгоистка несчастная! Семьи родной знать не хочет! Заранее просит, чтобы не выдали. Погоди, погоди. Вот, поедем все в Африку, к рукам тебя приберем. Молодой человек стариков не обидит. Он, наверно, хороший!.. Отзывчивый…

Вошел я за Марией Николаевной в столовую. Естественно, все настроение после этой сцены упало. Заговорили мы о Париже, о пустяках всяких. Стараюсь я делать вид, будто ничего не произошло. И, вдруг, в коридоре кряхтение, неровные чьи-то шаги. И входит старик.

– Мы заняты! – кричит ему Мария Николаевна. – Я кажется, просила вас… Не мешать!

– Ха-ха! – громко смеется старик. – Просила! Так я тебя и послушал. Позвольте познакомиться, сударь: полковник Чуланов. Кавалер Святого Владимира с мечами. Очень рад. Значить, охотиться будем, а? Чертовски занятно! После японской войны, знаете, приходилось в Манчжурии бивать тигров. Неоднократно. Но львов, признаюсь, никогда. Я, батенька, особый способ вам разработаю. Будьте покойны. Обучим дикарей конному строю, да на львов лавой будем ходить. Здорово, а?

Сел старик за стол рядом со мной, продолжал развивать тему о том, как нужно охотиться в Африке. И говорил бы так без конца, если бы не звонок в передней. Не успела Мария Николаевна выйти туда, как в комнату ворвалось двое мальчишек с ревом и криком.

– Мама, Володька свинья! А-а-а!

– Мама, он нас бросил по дороге! И-и-и! Синема полное… Билетов не продают… А он в другое не хотел повести!

Ну, что же? Стоит ли говорить, что после этого я с Марией Николаевной никогда уже не встречался? От двух таких неудач пропало у меня вообще желание видеться с остальными корреспондентками. И, вот, сижу теперь я бобылем, хожу по театрам, шатаюсь по кабакам всяким. И такая тоска, вдруг, охватывает, когда вспомню, что через два месяца опять Африка… Опять чернокожие. А плеча нет. Ну, что же? Найдете невесту?

«Возрождение», Париж, 3 декабря 1937, № 4108, с. 7.

Замерзающий мальчик

(Советский рождественский рассказ)

Тяжело было пионеру Васе жить у своих родителей! Отец его, злобный единоличник, ежедневно истязал несчастного сына, заставляя его вытирать ноги при входе в избу, умываться по утрам, не тянуть кошку за хвост, не вмешиваться в разговоры старших. Мать Васи была добрее отца, но, насквозь пропитанная опиумом религии, она тоже мучила ребенка, нередко угрожая ему адом или надоедая рассуждениями о Господе-Боге.

Несколько раз бедное забитое дитя доносило властям о том, что отец его кулак, а мать – религиозница. Но доносы не действовали. Отец, узнавая о них, бил Васю по мягкому месту, приговаривая:

– Вот тебе, кулак! А вот еще!

Мать же, в отсутствие отца, запирала изнутри избу, чтобы мальчик не мог сбежать, и долго, медленно читала ему Библию. Какие страшные минуты испытывал Вася, принужденный слушать все это!

Наступила зима. Приблизилась праздники. Вернулся однажды домой отец мрачный, хмурый. И спрашивает Васю:

– Ты опять доносил на меня? Ты сказал, что я японский шпион?

– Да.

– И про мать сказал, что она контрреволюцией занимается?

– Да, сказал.

– Негодяй! Наушник! Вон из моего дома!

– И уйду!

Всю ночь обдумывал Вася, как избавиться от ига родителей. И, наконец, решил бежать в соседний город. На следующий же день, когда стало смеркаться, взял он краюху хлеба, незаметно от матери вышел из избы – и исчез навсегда.

Была страшная буря. Ветер выл, гоня перед собою по дороге снежную пыль; испуганные снежинки метались в воздухе, не зная, падать ли на землю или вернуться на небо. Наступила полная темнота. Кое-как разбирая дорогу по телеграфным столбам, шел сиротка вперед, с замиранием сердца прислушиваясь к реву вьюги. А снег уже облеплял его всего, забрался в нос, в уши, за воротник легкого пальто; ноги и руки стали коченеть; от борьбы со встречным ветром силы слабели.

– Что это впереди, сбоку дороги? Волк? Медведь?

Вася со страхом приблизился. Напрягая зрение, всмотрелся в темную массу. И увидел свалившийся в канаву трактор.

– Не переночевать ли внутри? – мелькнула в голове мысль. Но Вася отбросил ее. – Нет, нет. Вперед! До города не так далеко, в здесь – кто его знает? Может быть, дикие звери устроили берлогу. Или летучие мыши ночуют…

* * *

В доме комиссара Куцельмана готовились зажигать елку. С прошлого года официально елки были разрешены, жена Куцельмана решила завести и у себя дома этот обычай.

– Чтобы никто не сказал, что мы троцкисты… – объяснила она мужу.

А в нынешнем году у комиссарши уже был достаточный опыт: