Мотылек - Анри Шарьер

– Подлец, свинья, негодяй, педераст! Тебе не стыдно так гнать меня? И тебя еще называют добрым?! Негодяй – вот кто ты есть. Садист! Грязная скотина! Я никогда больше не произнесу твоего имени! Ты этого не заслуживаешь!

Ветер стих, и наступившее успокоение вернуло меня к реальной жизни.

Надо возвращаться в психушку и, если повезет, незаметно пробраться в санитарную часть.

Стал подниматься вверх по холму с единственным желанием поскорее вернуться назад и завалиться в койку. И чтоб никто не видел и не слышал. Без труда пробрался в коридор, ведущий к санитарной комнате, а перед этим перелез через стену вокруг здания психушки, поскольку не знал, куда Сальвидиа положил ключ от ворот.

Ключ от самой комнаты искал недолго. Вошел в нее и запер дверь на два оборота. Подошел к окну и забросил ключ подальше. Он упал по другую сторону стены. Лег в постель. Единственное, что могло меня выдать, – это мокрые тапочки. Я встал с кровати, отправился в туалет и там хорошенько их выжал. Забравшись под простыни с головой, стал постепенно согреваться. От ветра и морской воды я сильно продрог. Неужели мой друг действительно утонул? Может быть, его отнесло дальше, чем меня, и он выбрался на берег в конце острова? Не рано ли я ушел? Надо было подождать еще немного. Я стал себя ругать, что так поспешно похоронил своего приятеля.

В выдвижном ящике тумбочки нашел две сонные таблетки. Проглотил их с ходу, не запивая водой, – слюны во рту достаточно, чтобы они проскользнули в желудок.

Я все еще спал, когда меня кто-то встряхнул, и, открыв глаза, я увидел перед собой надзирателя. Вся комната залита солнцем. Окно открыто. В комнату заглядывают трое больных.

– Ну, Папийон, ты и горазд спать! Уже десять часов, пора пить кофе. Он уже остыл. Давай же, пей.

Еще не совсем проснувшись, я все же понял, что все прошло нормально.

– Почему вы меня разбудили?

– Потому что ожоги у тебя зажили, а кровать требуется другим. А ты пойдешь в свою камеру.

– Хорошо, начальник.

И я поплелся за ним. Меня оставили во дворе, чем я не преминул воспользоваться, чтобы просушить на солнце тапочки.

Прошло три дня, как сорвался побег. О нем никаких разговоров. Перемещаюсь из камеры во двор, со двора – снова в камеру. Сальвидиа не появлялся – значит, погиб наверняка, разбившись о скалы. Я и сам едва избежал смерти. Сиди я спереди, а не сзади, все могло быть наоборот. Кто знает? Надо выбираться из психушки. Трудно будет доказать, что я выздоровел и могу вернуться в лагерь. Сюда легче попасть, чем вырваться отсюда. Теперь следует убедить доктора, что мне уже лучше.

– Месье Рувиó (старший надзиратель-санитар), я озяб сегодня ночью. Обещаю, что не буду пачкать одежду. Выдайте, пожалуйста, мне штаны и рубашку.

Багор обалдел. Он смотрит на меня изумленными глазами и говорит:

– Садись-ка рядышком, Папийон. Скажи мне, что происходит?

– Меня удивляет, начальник, что я нахожусь здесь. Это же дурдом. Я что, значит, среди дураков? Неужели я ненароком тоже свихнулся? Почему я здесь? Скажите мне, начальник, будьте добры.

– Дружище, Папийон, ты был болен. Теперь я вижу, что тебе лучше. Не желаешь ли поработать?

– Да.

– Чем хочешь заняться?

– Все равно чем.

И вот я одет и помогаю убирать камеры. Дверь моей камеры открыта до девяти часов вечера. Ее запирает дежурный надзиратель, заступая на смену.

Вчера вечером со мной впервые заговорил один санитар из Оверни. Он был пока один на дежурстве, багор еще не пришел. Я не знал этого парня, а он заявил, что знает меня хорошо.

– Хватит притворяться, дружище, – сказал он мне.

– Ты о чем?

– О чем? Не держи меня за дурака. Я уже семь лет вожусь с ними и в первую же неделю понял, что ты дурочку валяешь.

– А дальше что?

– Что дальше? Искренне сожалею, что вам не удалось удрать с Сальвидиа. Ему это стоило жизни. Жаль, он был мне хорошим другом, хотя и не посвящал меня в это дело. Но я не сержусь. Если что надо, обращайся ко мне. Рад буду оказать услугу.

Он смотрит на меня совершенно открыто, так что сомневаться в его искренности и честных намерениях не приходится. Раньше ничего хорошего о нем я не слышал, но и плохого тоже. Должно быть, хороший парень.

Бедный Сальвидиа! Воображаю, какой начался переполох, когда узнали, что он бежал. Море выбросило на берег куски от бочек – их и обнаружили. Все были уверены, что его самого сожрали акулы. Лекарь кричал и ругался, что пропало столько оливкового масла. И это во время войны, когда вряд ли нам удастся получить хоть каплю.

– Что ты посоветуешь мне делать?

– Я включу тебя в команду по доставке провизии из больницы. Каждый день ты будешь ходить туда и обратно – все-таки прогулки. Начинай вести себя хорошо. Когда с тобой будут разговаривать, в восьми случаях из десяти отвечай разумно. Быстро поправляться тоже нельзя.

– Спасибо. Как тебя зовут?

– Дюпон.

– Спасибо, приятель, не забуду твоих советов.

Прошел месяц со дня неудавшегося побега. Спустя шесть дней в море нашли труп моего приятеля с проломленным черепом. По странной случайности акулы его не сожрали, но зато потрудилась другая рыбешка, выев у него все внутренности и часть ноги. Мне обо всем рассказал Дюпон. Посмертного вскрытия не проводили, поскольку труп уже успел сильно разложиться. Я попросил Дюпона помочь мне отправить письмо. Его следовало передать Гальгани, который в свою очередь подсунет письмо в мешок с почтой в момент опечатывания.

Я писал матери Ромео Сальвидиа в Италию:

«Мадам, ваш сын умер без кандалов. Он принял смерть мужественно в море, вдали от жандармов и тюрьмы. Он умер свободным в доблестной борьбе за свою свободу. Мы обещали друг другу известить наши семьи, если с одним из нас произойдет несчастье. Я выполняю этот печальный долг перед вами и по-сыновьи целую ваши руки.

Друг вашего сына Папийон».

Выполнив свой долг, я решил не думать больше о том кошмаре. Жизнь есть жизнь. Надо выбраться из дурдома, любой ценой попасть на остров Дьявола и организовать новый побег.

Один багор назначил меня садовником в свой огород. Вот уже два месяца, как я веду себя хорошо и добился в работе таких успехов, что этот кретин не хочет меня отпускать. Парень из Оверни сказал, что во время последнего обхода врач хотел меня выписать и перевести из психушки в лагерь на испытательный срок. Багор воспротивился под предлогом, что его огород никогда раньше так заботливо не возделывался.

Поэтому сегодня утром я вырвал с корнем всю клубнику и побросал ее в мусорную кучу. А вместо каждого куста клубники поставил маленький крест. Сколько кустов – столько и крестов. Можете себе представить, какой разразился скандал?! Жирная туша охранника чуть не лопнула от негодования. Брызжа слюной и захлебываясь, он пытался говорить; он словно подавился собственными словами. Тяжело опустив задницу на тачку, он в конце концов залился горючими слезами. Я, кажется, немного переборщил, но что делать?