Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

а оно не уходило, сидело на корточках в паре шагов и говорило страшным голосом.

— Эк, его перекосило. Вон, глаза таращит, ровно самому себе не верит, — и переспросил, показывая на Сивого. — Знаешь его?

Хизанец будто ждал вопроса.

— Это чудовище в синей рубахе, что Чарзар держит на привязи около себя!

— Страшное?

— Синий разорвал на куски Буставана, едва тот провинился, и скормил куски волкам в яме. И, поговаривают, волкам досталось не всё.

— Так как вывести пять человек из тайной темницы Чарзара?

Раненный даже не смотрел в сторону старика, и верховный не удивился бы, окажись так, что хизанец не увидел его вообще. Так бывает — просто непойми откуда сыплются вопросы, степь говорит низким громыхающим голосом, а сам ты не можешь отвести глаз от существа в синей рубахе, и царапает зверюга взглядом до того плотоядно, аж слюна с клыков капает.

— Колдовство работает только в одну сторону. Мы видели, как ворона села внутри круга и перешла через рубеж невредимая.

Стюжень перевёл Безроду, задумался и неопределённо помахал рукой.

— Ну… в общем, смысл имеет. И так сил положил немало, а представь — нужно вдвое больше.

— Двум смертям не бывать, а два раза выйти не получится.

— Как-то нескладно, — старик покачал головой.

— Но верно.

— И что?

— Пошёл.

— Этот может и наврать. Ты ему в брюхе требуху перемешал, треск костей для него теперь — самая сладкая музыка. Хоть ты затрещи, хоть ужеговские.

Безрод пожал плечами, встал, отряхнулся и просто пошёл. Тенька остался у костра, раненый хизанец, не отрывая взгляда от спины в синей рубахе, в изумлении раскрыл рот, Стюжень деловито подбросил в огонь дровьё.

— Он… отправился… туда?

Старик скосил глаза на Чарзаровича. Ты гляди, кто-то ещё мгновение назад умирал, а тут вдруг передумал. Решил подождать, поглядеть, как оно там выйдет?

— Туда.

— Его… переломает! Там, внутри ещё четверо на страже!

— Ты радоваться должен.

— Я и радуюсь. Чарзар за меня отомстит.

— Вяленько радуешься. Сплясал бы. Где блеск в глазах?

А за пару шагов до межи, Сивый остановился и оглянулся. Стюжень замер и даже дышать перестал. Что будет?

Огонь костра прижух, мало наземь не лёг. В жаркой степи откуда-то взялся порыв ледяного ветра, пробежался, как скаковой жеребец, от края до края, а Стюжень с хизанцем равно изумлённо подняли глаза и, не считаясь со временем, долго провожали взглядами падающие снежинки. У самой границы заколдованного пятна вырос пылевой столб, сделалось так темно, будто небо затянуло грозовыми тучами, а когда вихрь сломался и пыль разлетелась по сторонам — будто дети взялись крутить худой мешок с мукой и ну полетело во все стороны — верховный едва крик сдержал: Безрода облепил серый, едва прозрачный сумрак, клубковатый, как облако и узнаваемый до холодных мурашек по всему телу.

— Еслибыдакабыть твою в растуда! — прошептал верховный. — Вон оно как!

Стюжень узнал клубковатую взвесь, воспоминания полыхнули в голове, ровно виском поймал удар кистенём. В облаке той самой мёртвенной дымки из Потусторонья, разжиженной солнечным светом — кстати тусклым, ровно нечищенный доспех — живой Безрод сделал шаг-другой и ступил за межу. В месте, где Чарзарова костоломка в хруст размолола несчастного козлёнка, трава так и осталась лежать, а Сивый проходя, стопой приподнял изломанный степной цветок, подержал счёт-второй и развёл руками. Оглянулся — не получается, поломано на совесть.

— Гля, не выходит, — Стюжень повернулся к хизанцу. — Не поднимается цветок. Стебель поломан.

— Сиреневка, — изумлённо пробормотал Чарзарович и тихо, без последнего шумного вздоха, отдал душу своему богу.

— Красивая, — старик убеждённо поцокал и прикрыл хизанцу глаза. — Я ещё утром приметил. Лепестки изрезаны, ровно кто-то зубками поработал. Когда бы не сорняк, посадил у себя под окнами. Не сорняк ведь? Другие посадки не забьёт? Чего молчишь?

Присел, вытянул руки к огню. Будем ждать.

* * *

Верховный ничего особенного не слышал. Ничего такого не видел. Не гремели в воздусях громы, не сверкали молнии, не разверзлись небеса и не разошлись земли. Просто в какой-то миг неподвижный дальнокрай порвался надвое: слева осталась левая половина, справа — правая, а в середине зашевелилось и заволновалось.

— Люди идут по степи, — Стюжень поднялся с места, залил пламя костра. — Эка невидаль. Мы идущих людей что ли не видели?

Безрод нёс одного ребёнка, сухой, костистый старик — другого, две женщины шли, обнявшись… хотя нет, скорее всего та, что пониже и постарше просто висела на той, что что повыше и моложе. Стюжень ждал у самой межи, и едва сидельцы переступили смертоносную границу, подхватил старшую женщину — наверное, мать Ужега — под руку с другой стороны.

— Быстрее, голубушки мои! Быстрее! Неровён час почует что-то.

— Кто вы? — только и прошептал старик с глубоко запавшими глазами.

— Ужег ждёт, — бросил верховный. — К нему едем.

Еле идут, кожа да кости, дети бледны… почти сини, мослы у всех пленников торчат, видать кормили только чтобы с голоду не померли, но едва Стюжень произнёс: «Ужег», будто заклинание прозвучало — в глазах блеснули искорки интереса к жизни и надежды. Даже дети открыли глаза и вытянули шейки, будто этот страшный дед с синим лицом пообещал новые игрушки.

Из деревьев Безрод вывел Стюженева коня, запряжённого в повозку, помог забраться старикам, почти забросил в кузовок ребят — на мгновение измученные дети даже улыбнулись, охнув от неожиданности — и верховный на месте возницы резво припустил коня в рысь. Сивый шёл рядом на Тени.

— Там в уголке, в листьях, жареный козлёнок, — Стюжень обернулся. — Налетай, не жадничай, повозку не раскачивай…

* * *

Отряд всадников, человек тридцать, подняв пыль до небес, подошёл к чёрному пятну кострища. На походных ложницах из колючей шерсти, подтянув колени к груди и укрытые одеялами мало не до самых бровей, на боку лежали двое. Ещё двое с раскрытыми ртами — на спине, разметав руки, а чтобы полуденное солнце не било в глаза, на лицах плашмя, основательно примятые, лежали колпаки. Отчаянных засонь верховые будить не спешили, да и невозможно разбудить того, у кого из рта выползает, потревоженная степная змейка, и кого не смогла вернуть из страны сна целая стая чёрных пернатых падальщиков, взвившихся в небо, едва только земля затряслась под копытами верховых.

— Это он, — мрачно улыбаясь, бросил Чарзар.

— Ты не успел, — всадник в расшитом золотом пардае, из расстёгнутого ворота которого выглядывала синяя рубаха, поднял на собеседника почти белые глаза.

— Он оставил след лишь раз, — сквозь зубы процедил дерабанн. — В тот день, около старых конюшен. А когда мы вышли на Дасмэ, они ушли.

— Ты должен был догадаться.

— Догадаться, что он отправится сюда, было невозможно, — рявкнул Чарзар, но Золочёный Пардай даже ухом не повёл. — Я был уверен, что он явился в Хизану за моей головой! Мы трясли охрану, днём с огнём прошерстили все подходы ко дворцу, я даже прачкам под подол заглядывал, в пасть собакам сунул нос, не прячется ли там некий человек с седой головой, в синей рубахе! Как можно было догадаться, как? Вот уже месяц ты почти не снимаешь этот пардай, чтобы не дай Небесный Отец, я вас не перепутал! Как можно было догадаться?

— Ты не мальчик для битья.

— Он тоже! Его не остановил смертоносный рубеж!

— У тебя осталось пятнадцать дней.

— Верно, всего пятнадцать, — дерабанн, ядовито улыбаясь, объехал светлоглазого кругом. — Но пока не наступило утро шестнадцатого дня, ты будешь делать то, что прикажу я.

— И чего ты хочешь?

— Скорее молнии скачи на границу с боянами по их следу и принеси мне их головы. Всех!

— Слушаюсь, мой повелитель.

Золочёный Пардай тронул коня пятками, скорее стрелы умчался вперёд, и только глухой стук сопроводил рывок вороного: это падальщик, пролетавший мимо в неподходящее мгновение в неподходящем месте, упал шагах в тридцати от кострища, отброшенный исполинским рывком то ли лошади, то ли всадника, не более живой, чем те четверо, которыми ему так и не дали полакомиться.

* * *

— Нет, вы только поглядите! — на мысу, что высился над самой пристанью, Тычок в изумлении сбил шапку на загривок. — Спесяй дружиной обзавёлся!

— Сам о себе не позаботишься, никому ты окажешься не нужен, — Спесяй, первым сошедший на берег, назидательно вскинул указательный палец. — И чем основательнее дружина в охранении, тем сам смелее, а товар целее. Ты вот, болтают, проницательный старик, вот и скажи, что не так всё.

Спесяевы ладьи