Ответ империи - Олег Измеров

– А-а-а… Ну, у нас это не пойдет.

– Жизнь номенклатуры закрыта?

– Нет, не закрыта… Но кого у нас она интересует? Кому у нас важно, что председатель горисполкома куда-то съездил, что-то видел, с кем-то встретился? Чтобы видеть, что он что-то делает, а не репу чешет? Да пусть чешет! Важен результат. У нас в сети есть неформальные объединения аналитиков, есть сетевые, как раньше говорили, рабселькоры, они смотрят именно результаты – что сделано, насколько эффективно деньги потрачены. Вот он, народный контроль в действии! И благодаря сетям есть возможность вместе работать общественникам из разных мест, людям, которые иначе не нашли бы никогда времени куда-то ходить и какие-то документы запрашивать.

– Но для этого же, наверное, грамотность нужна?

– А для этого же у нас и работает система политпроса, а не то, как раньше, чтобы забивать мозги. И как вообще иначе? Вот у вас подчиненный, вы что – постоянно будете стоять над душой и смотреть, как он почесался? Вы посмотрите, что он сделал. А когда начинают в первую очередь следить, что делает, значит, во-первых, не представляют себе, что он должен сделать, не умеют определить цель и поставить задачу, а во-вторых, не умеют проверить, чего достигли. Какая это демократия? Это значит, народ властью не распоряжается, а тогда на кой она ему? Потом, приехать, распорядиться – вон там-то лужа, вот там-то яма – это не управление. Управление – это понять причину, чего не хватало, чтобы не надо было распоряжаться. Средств, ресурсов, руководителю опыта не хватает и все такое.

– Вы правы, – ответил Виктор, – вчера и Познер об этом говорил.

– Ну вот… А с твиттером надо подумать, технически идея интересная… надо только найти для чего, чтобы это в пустозвонство не превратилось и не отрывало время у народа.

К вечеру дождь окончательно стих, и небо затянула сероватая пелена, похожая на грязную штукатурку; Виктор расстегнул плащ, и у него родилась надежда, что погода будет не самой плохой для свидания. Обратно он сел на мотор до площади Ленина; в динамиках нежно булькала легкая мелодия «Маленькой звезды», и гипнотизирующий голос Мадонны делал мелькающие в окне пейзажи настолько умиротворяющими, что хотелось выйти, развести у дороги костер и тихо смотреть на проносящиеся мимо грузовики, размышляя о чем-нибудь вечном.

На площади перед входом в драмтеатр был флеш-моб, первый из замеченных Виктором в этом мире: пацаны и девчонки в расстегнутых куртках и красных водолазках, на которых Дар Ветер приемом самбо заламывал руку Дарту Вейдеру и красовалась надпись «Космос – наш!», торчали гурьбой прямо по центру. Как раз в этот момент подошел наряд дружинников – поговорили, посмеялись, пошли дальше. Вроде как безобидно и идейно правильно, а может, эти флеш-мобы сам горком комсомола и организует.

В вестибюле мало что изменилось; очередь в кассу была человек десять, и Виктор, наконец, поинтересовался, на что, собственно, он и его будущая знакомая идут. Спектакль назывался «Дневник провинциала в Петербурге», по Щедрину, и Виктору это мало что говорило. В школе он осилил «Историю одного города», показавшуюся прикольной, и «Господ Головлевых», показавшихся занудными; пробовал «Современную идиллию», но через пару глав бросил, а про эту вещь классика вообще ничего не было. Тогда он попытался уловить суть из реплик людей в очереди, но, кроме «артхаус», «историческая спираль» и «обязательно стоит сходить», ничего не понял…

«Артхаус так артхаус, – вздохнул он, – значит, будем знакомиться».

Места оказались в партере. Виктор не спеша вышел из вестибюля, подставив лицо под холодную струю вечера, и тут только вспомнил, что даму-то как раз еще не пригласил. Спешно вытащив ВЭФ, он торопливо набрал записанный на бумажке номер. Раздались гудки, и, как показалось, где-то рядом певучий женский голос произнес: «Алло! Я слушаю!»

– Простите… Вероника Станиславовна?

– Да. Я слушаю.

– Это Виктор Сергеевич… – Виктор сделал паузу и потом сразу выпалил: – Простите, вы не против, если я вас приглашу сегодня в театр?

В трубе зашуршало, но тут же вновь послышался голос:

– Нет, я совсем не против…

– Тогда я жду возле театра. Я буду стоять у правой колонны, одет в черный плащ…

– Не надо, я вас узнаю. Я через полчаса подъеду. Начало же в семь?

– Да, кажется… – Виктор обернулся, ища глазами афишу. – Да, в семь.

…В эти полчаса Виктор за все время пребывания в здешнем мире почувствовал, что ему нечего делать. Не то чтобы вообще нечем заняться – просто что-то начинать в столь короткий промежуток времени не имело смысла, и время, незаметно проскакивавшее, словно машины на перекрестке, вдруг стало растягиваться, нудно, надоедливо, стрелки на часах затормозились, и вообще в душе Виктора Сергеевича возникло давно забытое, беспокоящее ожидание чего-то неизвестного.

«Положено ли покупать цветы? Но мы еще даже не знакомы, а цветы – это какая-то определенность отношений. Тем более кто знает, какая она из себя, и вообще. А просто в театр – так сказать, общая любовь к культуре… Это еще не ухаживания, это знакомство. И вообще не надо дергаться. С Ингой было все проще и естественней… и ее уже нет. Не опасен ли я? Не принесу ли несчастий? Чушь. Стечение обстоятельств. Вероника-то не шпионка… А ты что, знаешь? Что ты знаешь о ней? Ладно, не будем мандражировать, увидим – и ничего многообещающего. Знакомые, просто знакомые. Вряд ли она смотрит на это серьезно… ну, конечно, вряд ли она смотрит серьезно, так, легкое приключение, сегодня было, завтра другое. Да, наверное, так. Не в загс приглашаешь».

Проще всего было убить время, ходя по универмагу, но сейчас это трехэтажное здание почему-то раздражало Виктора. Он вдруг понял, что и это раздражение, и нетерпеливое ожидание – все это на самом деле было лишь прорвавшимся тайным желанием закрутить роман с совершенно неизвестной ему женщиной. Он не знал, стыдиться этого или этому радоваться; здесь он был совершенно оторван от своих корней, надежда на возврат обратно, в свою прежнюю жизнь, была слишком призрачной, и, возможно, эта попытка познакомить и была со стороны Светланы неявным признанием беспомощности здешней науки перед тайной переноса.

Напротив театра, у входа в сквер, здесь, как и в его реальности, тоже стоял памятник, только не Тютчеву, а Алексею Толстому; скульптура располагалась на высоком постаменте в виде колонны ионического стиля, и у подножия ее кругом стояли изваяния богатырей и былинных героев, имен которых Виктор не знал. Колонну окаймляло полукольцо берез, и в их тени уютно расположились скамеечки, ныне пустующие по причине холодной и сырой погоды; за полукольцом, по ограде сада, расползался тенистый плющ, а вдоль ограды тянулись клумбы, на которых вздымались волнами кусты вьющихся роз.

– А все-таки это не совсем хорошо, – услышал он за спиной женский голос, – в парке бюст Толстого, и здесь его же памятник, а Тютчева ни одного. Не слишком ли много?

Виктор оглянулся; за ним стояла пара средних лет, мужчина держал в руках увесистый широкоформатный «Киев», пытаясь поймать в зеркальный видоискатель выгодный ракурс.