Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции - Анри Мишель

Следовательно, или новое воспитание окончательно устранит общие идеи, а в частности те стоические и христианские идеи, которые возвышают и украшают самое подчинение, и тогда мораль, основанная на разделении социального труда, едва ли сохранит величие и красоту; или же, напротив, новое воспитание в свою очередь позаботится облагородить и прикрасить зависимость человека, и тогда ему придется удержать, хотя бы отчасти, те общие идеи, которые, создавая дилетанта, создают в то же время человека в полном смысле слова.

Принуждая индивидуума выполнять определенную функцию и суживая, таким образом, его моральный горизонт, автор Разделения общественного труда с гордостью заявляет, что в этом нет полного подчинения личности коллективному целому.

Прогресс цивилизации, говорит он, ведет к двум параллельным явлениям: к росту функций государства и росту индивидуальной жизни. Это совпадение, до сих пор слишком мало замечаемое, по мнению Дюркгейма, поразило его гораздо сильнее, чем все другие стороны современной общественной жизни. Он прав, настаивая на этом факте, потому что именно вследствие незнания или недостаточного изучения его столько умов блуждают в настоящее время в погоне за химерическими решениями. Удовлетворительное объяснение его было бы очень кстати. Но годится ли то, какое предлагает нам автор? В низших обществах, говорит он, индивидуальное сознание поглощено коллективным; все чувствуют, мыслят и рассуждают в унисон[1692]. В высших обществах происходит наоборот. Эти общества дошли бы даже до полного раздробления, до фатального разложения, если бы не вмешивалось разделение социального труда в качестве примиряющего принципа и не напоминало индивидууму его обязанностей по отношению к целому. Допустим, что все это справедливо; но объяснение ли это факта или его простое констатирование? Действительно ли решена автором проблема, выставленная в начале его книги[1693], или же, как это бывает, постановка задачи заменяет собою решение?

Настоящее решение было бы возможно лишь в том случае, если бы разделение труда обладало чудесной способностью достигать этого двоякого результата. Но вмешательство такого рода силы завело бы нас туда, где «положительной науке о нравственности» делать нечего. Не в этом ли основной недостаток системы? Когда нам показывают, как разделение труда действует сначала на физические, а затем на духовные условия жизни обществ, изменяя нравы, чувства и идеи[1694], невольно приходит на ум vis operans схоластиков[1695]. Затем возникает еще вопрос: как это при отсутствии всякого плана общество идет непременно в сторону прогресса и цивилизации? И вот является опасение, что над всей этой, по-видимому, столь ученой книгой, в которой царит якобы строго положительный метод, все еще парит невидимый, но грозный призрак метафизики.

Положительная наука о нравственности и Положительная наука о политике остаются, значит, пока открытыми областями, нуждающимися в хороших работниках. После долгих, настолько долгих изысканий, что мы не можем теперь ни предвидеть их конца, ни тем более достаточно верно предугадать их результаты, будущим исследователям удастся, быть может, сделать полезные для обществ открытия. Нужны были века, чтобы естественные науки стали науками положительными. Сколько же времени потребуется, чтобы столь сложные моральные и социальные науки также стали положительными и как таковые достигли полного развития? Во всяком случае, пока современная социология является лишь скороспелым, преждевременным и неполным выражением мысли, еще идущей ощупью и неуверенной в себе самой, она не может с высоты своих неизбежно неустановившихся принципов предписывать нам что-либо в области политики и морали.

Не поступает ли она иначе вследствие свойственной человеческому уму непоследовательности? Рекомендуемые нам ею политика и мораль являются как бы результатом более или менее открыто совершаемого социологом под влиянием чувства или разума, выбора из числа одинаково произвольных формул, оспаривающих друг у друга власть над умами. Но раз существует выбор, выводы теряют свою авторитетность. Такие выводы занимают место в ряду субъективных истолкований природы и жизни, столь порицаемых теми, кто примыкает к ним помимо своего ведома, – в ряду истолкований, среди которых политическая философия Спенсера фигурирует на равных правах с политической философией Руссо.

Научный социализм не нашел еще во Франции своего полного теоретического выражения[1696]. Но он связан слишком тесно с движением идей, которое мы здесь изучаем, и потому не может быть опущен в этой книге. За отсутствием французских теоретиков – большая часть сочинений, написанных по-французски, имеет характер памфлетов, в которых полемика поглощает доктрину[1697] – мы будем изучать научный социализм по сочинениям Карла Маркса и Энгельса, которые лучше своих французских учеников умели разграничивать революционную деятельность, даже когда сами принимали в ней участие, с теоретическими взглядами.

Энгельс написал несколько страниц, которые были предложены французской публике под заглавием Социализм утопический и социализм научный[1698]. Это заглавие указывает и противополагает те два периода, которые социализм прошел в течение XIX столетия.