Плач по красной суке - Инга Петкевич

В конце концов он так измотал меня своими истерическими скандалами, что я уже мечтала избавиться от этого чудовища. Но странное дело, чем больше я отчаивалась, тем сильнее становилось чувство ответственности за него. По ночам мне снились кошмары, что его истязают, и поутру я готова была на любые подвиги, чтобы вызволить его из очередной беды, вытрезвителя и скандала. Да, чем больше я его не любила, тем сильнее болела и страдала за него. Будто и впрямь была виновата, что его нельзя любить.

«Залетев» и надумав рожать, я поняла, насколько безнадежно и необратимо попалась. Жалкая, слабая, некрасивая, с живым ребенком в пузе, я впервые на полную катушку ощутила всю меру собственной беспомощности. Раньше подловить и припереть меня к стенке было невозможно, потому что за мной оставалось право уйти хлопнув дверью, в крайнем случае — покинуть этот мир навсегда. Теперь же моя жизнь больше мне не принадлежала, она была нужна новому существу во мне, которым я уже почему-то дорожила и ни за что не хотела терять.

При беременности организм женщины перестраивается не только биологически — странные сдвиги происходят и в сознании, будто кто-то свыше блокирует его от стрессов и перегрузок неким наркотическим туманом, который страхует женскую натуру от срывов. Заторможенность и сонливость обволакивают беременную и ограждают от дурных впечатлений и переживаний. Может быть, это работает инстинкт продолжения рода, но я лично постоянно ощущала, что от моего самочувствия зависит жизнь и здоровье моего ребенка, и поэтому старалась глушить в себе дурные страсти и эмоции. Я была предельно спокойна, но где-то на задворках сознания постоянно жил ужас. И ужас этот все нарастал. Ужас не перед муками родов, а именно перед Сонькой, перед этой гнусной и продажной тварью, которой я вынуждена буду доверять жизнь своего ребенка. Что, кроме болезней, унижений и страданий, она ему может дать? И я сама, почти недосягаемая для ее грязных лап, всегда готовая уйти, показав кукиш, теперь вынуждена буду снова пресмыкаться перед этой подлой тварью, угождать ее продажной натуре ради своего ребенка. Да, моя жизнь больше не принадлежала мне, я попалась, попалась безнадежно и необратимо.

У меня поднялось давление, отказывали почки, и врачи пугали и настаивали, чтобы я легла в больницу, но я твердо решила не сдаваться раньше времени. Я сознавала, что мы с ребенком в опасности, но не только ни капли не надеялась на помощь врачей, а была убеждена, что в своих грязных стационарах они нас обязательно угробят. Поэтому я ходила на уколы в амбулаторию, а в свободное время готовила приданое — надеяться мне было не на кого. С матушкой мы все еще были в натянутых отношениях. Они нормализовались позднее, когда внезапно вспыхнувшая страсть к внуку вернула мне ее благосклонность.

Мой непутевый муж в это время малость присмирел, растерялся, что ли, перед неизбежностью отцовства и больше не изводил меня бестолковыми скандалами. Все еще могло наладиться и обернуться к лучшему. Какой-то мудрец сказал, что самого падшего мужика может вернуть на путь истинный добродетельная женщина. Мой благоверный не был в то время таким уж отпетым негодяем и, может быть, по-своему тоже готовился стать отцом, но… Между нами стояла Сонька, эта грязная стерва, беспощадная плотоядная распутница — злейший враг рода человеческого.

Схватки начались ночью. Мой благоверный случайно оказался дома и вызвал «скорую помощь», на которой прибыла мегера, невероятно злобная даже по нашим меркам.

— Что вы меня как собаку кличете! — вместо приветствия огрызнулась она на мужа, который вышел ее встречать на улицу.

В квартире она с порога набросилась на телефон, чтобы узнать адрес роддома, который принимает рожениц. И напрасно мы убеждали ее везти меня на Васильевский остров, где была вполне официальная договоренность с больницей, о чем имелась запись в моей медицинской карте, — стерва не слушала нас. И, только получив направление, она снизошла до объяснений и гнусным тоном выдала, что мосты разведены и на Васильевский остров нам при всем желании не попасть. Однако это не помешало в конце концов забросить меня через разведенные мосты в Купчино, в какую-то пропахшую краской, недостроенную или ремонтируемую больницу.

Из машины меня вынули на носилках. Как сквозь сон, я слышала, что мой муж ругался в приемном покое с медсестрой, которая не хотела принимать от него узелок с вещами. Потом меня куда-то несли, осматривали и опять ругались надо мной, потому что схватки прекратились и ребенку угрожала гибель, а операционной для кесарева сечения в больнице не было.

Может быть, я заснула или потеряла сознание, потому что вдруг снова оказалась в пути и подумала, что, наверное, мне все это снится. Утешало лишь то, что злобной стервы уже не было рядом, как не было и моего мужа, это тоже было неплохо — он раздражал своей беспомощностью и запахом перегара, который вызывал тошноту.

По рытвинам и ухабам меня так трясло, что отошли воды. Я металась на твердой лежанке в холодной луже, и в моем сумеречном сознании рождались какие-то зловещие кровавые видения: мерещилось, что я попала в лапы каких-то кровожадных маньяков, которые хитростью умыкнули меня, чтобы пустить на колбасу.

Очнулась я в солнечной больничной палате и долго не могла понять, где я и что со мной. Было состояние какой-то невесомости или прострации, и очень хотелось есть.

Появилась врачиха и сообщила, что у меня родился мальчик, который чувствует себя прекрасно. Я обрадовалась и сразу вдруг провалилась в сладкое забытье. У меня открылось кровотечение. Где-то сверху суетились врачи, делали уколы, капельницы для вливания, но меня это не касалось, я уходила от них все дальше в яркий солнечный простор, и возвращаться мне не хотелось…

Потом оказалось, что врачи боролись за мою жизнь больше суток. А тем временем вся родня металась в панике по городу, потому что меня не оказалось в той больнице, где накануне оставил муж, и никто не знал, куда же я подевалась. Меня не было в больницах, моргах, и даже милиция ничего не могла сообщить.

Только на третий день они нашли меня в Гатчине. Я и сама не подозревала, что там нахожусь, и очень злилась на родных, которые не приносят никаких передач. Я была убеждена, что супруг валяется где-нибудь пьяный и даже не удосужился сообщить моей матери о моем бедственном положении. В больнице не было даже ваты, не говоря уж о лекарствах. Кормили отвратительно, и постоянно хотелось есть. Я спала на полу, потому что спать в гамаке, который собой представляла сетка на моей кровати, после операции было невозможно, а жестких хирургических коек в заведении не имелось. Не говоря уже о чудовищной тесноте, духоте и грязи: в отделении не было горячей воды, приходилось мыться холодной, в результате чего у меня начался мастит. Хамски нерадивые медсестры, заезженные врачи, халатные акушерки и полное отсутствие уборщиц — нет, я не могла видеть все это без содрогания. А тут еще обнаружилось, что ночью, как татарское нашествие, нас атакуют черные полчища громадных усатых тараканов. От этих ужасов мне казалось, что нам с ребенком живыми отсюда не выбраться. А когда стало ясно, что мы находимся и вовсе в другом городе, у меня на нервной почве поднялась температура, и меня снова приковали к постели, то есть загнали в гамак. Сетка на кровати была настолько пролежанная, что почти касалась пола. Скандалить я уже боялась и только умоляла дозвониться до родни и оповестить их о моем местопребывании.