Походы викингов - Андерс Магнус Стриннгольм

Были и мужчины, занимавшиеся тем же ремеслол времена Харальда Харфагра; число их до того умножилось в Норвегии, что Харальд, ненавидевший всякую ворожбу велел сжечь разом 80 волшебников,[404] и в числе их своего родного сына, Рагнвалъда… Олаф Трюггвасон сжег их тоже много. Чем ближе к полюсу, тем чародейство зловреднее и чудь (под именем которых в старину разумели и лапландцев), по общему мнению, превосходили всех в волшебных знаниях. Они могли ездить в другие земли с душой человека и узнавать от нее разные тайны, между тем как его тело оставалось неподвижным, как труп, и никто не смел тем нарушать страшный покой его. Замечательно, что вера в волшебство и способы ворожбы у норманнов своим резким сходством напоминают то же самое у шаманов в Азии, в Гренландии и в других полярных странах.

Подобно грекам гомерова времени, древние норманны вериливо всесильную судьбу, властвующую над богами и по ее неизменным уставам. Никакая сила, никакой разум не могут ей противиться. По словам одного изыскателя древностей, каждая древняя сага есть развитие этой мысли. Каждый из воинов древнего Севера своим образом действий и мыслей выражал то убеждение, что все происходит по законам судьбы, какие бы ни встречались препятствия. «Я не считаю того за невозможное, если так определила судьба», — говорит Харальд Харфагр Ингемунду Торстейнгу, когда этот открыл королю предсказание чудской ворожеи, что он, Ингемунд, некогда покинет свое родовое поместье в Норвегии и поедет в Исландию. «Никто, — прибавил он, — не избегнет участи, назначенной роком».

«Замечательна, — говорится в другой древней саге, — участь Кьяртана и некоторых его родственников, — и надобно сожалеть, что все мы бессильны пред назначенной участью». Как глубоко укоренилась вера в тайную власть судьбы, доказывают многие поговорки в сагах и песнях, вроде следующих: «Ни к чему не поведет сопротивление судьбе». «Никто дальше не пойдет, если судьба не захочет». «Определение судьбы не скоро придет, но никогда не минует», «Своей судьбы не избегнешь». «Никому нет прибыли сражаться с роком, так пел умирающий Орвар Одд:

Никак я не скрою

От храброго мужа,

Что пользы не будет.

В боренье с судьбою!»

Эта вера внушала норманнам деятельность и смелость на подвиги. Поручая себя судьбе и невидимым силам, они презирали опасности, в полной уверенности, что ними случится только то, что назначено роком. Когда чародейка Гридар с разными угрозами держит над головой Иллуги обнаженный меч, этот норманн спокойно говорит ей: «Мое сердце никогда не было доступно страху, и я пришел сюда по воле судьбы; никто не умирает больше одного раза, оттого меня не испугают твои угрозы и страшные гримасы!». В том же духе заставляет сага говорить короля Викера, когда положили ему змею на шею: «Этот приговор не страшнее того, чем кажется, потому я не жду от него никакого вреда; но в противном случае судьбе известно, что из него выйдет».

Таков вообще был дух норманнов; храбро сражались они с врагами и силой отражали силу; но бедствия, посылаемые судьбой, переносили мужественно, потому что нельзя было изменить их. Смерть в их глазах не представляла ничего ужасного: она не была окончанием жизни которая продолжается в другом свете. У Одина, в Вальхалле, пируют павшие от меча воины, пьют вместе с асам мед и едят никогда не убывающего вепря Сэхримнира: так называется кабан, которого каждый день варят, но вечеру он опять целый и может накормить всех павших воинов Вальхаллы. Северный воин смотрел на смерть той безотрадной скорбью, какой проникнуты следующие слова Акилла Одиссею:

О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся:

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой нacущной,

Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать мертвый.

Другое, более светлое мнение о жизни и смерти слышится в песнях скандинавских скальдов: верование в лучшую жизнь не казалось для них одной сладкой мерой галльских друидов и бардов, как говорит один безименный римский поэт. «Вы учите, друиды, что никогда тени не ходят в безмолвный Эреб и никогда не видят темной стороны Плутона, и что в другом мире тот же дух оживляет их, если ваши песни справедливы — смерть есть только половина жизни человека. О народы полюса! Сладкая жизнь составляет ваше блаженство: вы не знаете самой величайшей из мук — страха уничтожения. Вот почему человек с такой отвагой кидается на грозящий меч, Его не пугает мысль о смерти. Да и кто станет беречь душу, которая навечно улетает из тела?»

Презрение о неизбежной судьбе и замогильной жизни — лучшей, нежели настоящая, — могло воспитывать героев, смерть для которых была выше всякого страха, всякой опасности Так объясняется гордое презрение к смерти и часто безрассудная игра жизнью и опасностями, составляющие главную цель в духе норманнов. Провожая на корабль сына, отец настраивал его: «Как ты будешь вести себя в битве если уверен, что должен пасть в ней?» — «Не жалея себя я должен рубить обеими руками», — отвечал юноша. «А когда тебе скажут, что ты останешься жив?» — «Тогда мне и не надо беречь себя, пойду вперед, сколько будет можно». Слова понравились старику, и он ободрил сына следующими словами: «Будь смел и тверд во всяких испытаниях, потому что слава и доброе имя дольше всего живут на свете. На какое бы сражение ты ни шел, с тобой может случиться что нибудь одно: или падешь, или уцелеешь; но будь уверен, итог определено заранее: смерть к тому же приходит кому не назначено умереть, — и никто не может спастись; но время пришло; многие погибают и в бегстве». Так говорил Сигурд, когда Брюнхильд предложила ему выбор:

Не бегу от тебя,

Хоть и знала бы ты

Час кончины моей:

Я не трусом рожден.

Воспитанные в таких верованиях, норманны шли спокойно навстречу ожидавшей их судьбе, стараясь думать только о том, чтобы подвигами снискать себе славное имя у родных, друзей и потомства:

Великое имя витязей нас ждет,

Хотя и падем на сраженье;

И с вечером дня не увидится тот,

Кому таково назначенье.

Так сказано в одной древней саге о сыновьях Гьюки;

Кипело отвагой

Бесстрашное сердце

Князей молодых:

Могла ли родиться