Клинки императора - Брайан Стейвли

Мать смотрела на него, не отводя глаз.

– Да, думаю, что будут, Каден.

«Что же, – подумал он, взглянув на Тристе, – очевидно, этот день настал». Те знания, которые не успела дать ему мать, Акйил в свое время более чем восполнил, едва ли не еженощно потчуя Кадена рассказами о роскошных пухлогубых шлюхах Ароматного Квартала. Впрочем, Тристе не была шлюхой, а в историях Акйила не хватало некоторых тонких деталей любовного этикета.

Словно почувствовав замешательство Кадена, настоятель тихо проговорил:

– Разумеется, ты можешь провести эту последнюю ночь в своей келье, привести свои вещи в порядок.

Адив добродушно рассмеялся.

– Какие вещи? Монашеские балахоны? Слуги обидятся, если он не будет спать в павильоне, который они с таким трудом возвели! – Он повернулся к Кадену и заговорил более почтительным тоном: – Ваше Сияние, Вы теперь император. Сегодня или завтра, но Вам придется принять атрибуты Вашей власти вместе с титулом.

Каден перевел взгляд с двоих монахов, облаченных в грубые балахоны, на советника, которому в ближайшие месяцы предстояло стать его правой рукой. Он пожалел, что Нин не сможет сопровождать его до столицы, – несмотря на отсутствие у старого монаха «практических» знаний или политического опыта, Каден был бы рад его спокойной, трезвой мудрости. Впрочем, это желание было ребяческим, и он выбросил его из головы. Ему ничего не оставалось, кроме как глубоко вздохнуть и кивнуть. Адив с Утом, очевидно, расценив это как позволение идти, низко поклонились, приложив пальцы ко лбу.

– Тогда до утра, Ваше Сияние, – сказал ему Адив. – Мисийя будет стоять на страже здесь, во дворе.

Каден с сомнением покачал головой.

– Я жил здесь восемь лет безо всякой охраны.

– Теперь Вы император, Ваше Сияние, – проговорил Адив более напряженным тоном. – Эдолийский гвардеец не может рисковать, оставляя императора на произвол судьбы.

Каден поймал себя на том, что гадает, есть ли у него глаза под повязкой или же они были вырваны. Мысль о зияющих красных глазницах, сочащихся кровью за этим куском материи, заставила его поежиться.

Кивком он выразил свое согласие. В конце концов вокруг по-прежнему околачивались Пирр и Хакин Лакатур. Тан утверждал, что эти двое – не торговцы, что они явились с какой-то зловещей целью. Теперь, когда они знали, где находится Каден и где он будет спать, возможно, было действительно не такой уж плохой идеей поставить кого-нибудь охранять павильон. С тошнотворным ощущением он осознал, что его жизнь в качестве никому не известного монастырского ученика подошла к концу. Чем скорее он примет обременения своего нового статуса, тем будет легче для всех.

К тому же, разумеется, нельзя было забывать и об ак-ханате. Неожиданность, которой явилось для него прибытие аннурцев, скорбь от известия о смерти отца и затем выпитое за ужином вино заставили его на какое-то время забыть об этой твари. Он не мог всерьез беспокоиться из-за монстра, которого никогда не видел и который, по признанию Тана, был стерт с лица земли тысячелетия назад. И тем не менее сейчас, чувствуя на коже холодное дуновение ночного ветра, он ощутил неприятный трепет. Вокруг монастыря бродило нечто – нечто, способное убить человека. До сих пор оно не нападало внутри монастырских стен, но это не значило, что оно не могло этого сделать. Возможно, ему действительно будет спокойнее спать под охраной эдолийца.

Когда Адив с поклонами удалился, к Кадену подошел настоятель.

– Мы поговорим с тобой утром. До тех пор отдыхай и постарайся очистить свой ум.

Тан бросил взгляд на Тристе, которую слегка пошатывало, и, не говоря ни слова, отвернулся.

– До утра! – повторил настоятель мягко.

Двое монахов повернулись и направились по гравийной дорожке к спальному корпусу.

Стремясь оттянуть момент, когда ему придется войти в свое новое обиталище, Каден устремил взгляд к горам, темные массы которых дремали под лунным светом. Снизу, из ущелья, до него доносился шум Белой реки; изредка слышался отдаленный треск и грохот камней, освободившихся из ледяного плена зимы и скатывающихся по крутому склону, чтобы разбиться на тысячи обломков у его подножия. Костистые горы были суровым местом, и все эти восемь лет он с сожалением вспоминал об Аннуре, надеясь, что произойдет что-нибудь такое, после чего его изгнание закончится и он сможет вернуться домой. Низкие, полные сквозняков монастырские строения были для него не больше чем миром, который следовало терпеть, – и он терпел, хотя и не без постоянно тлеющей искорки протеста. Однако теперь, когда действительно наступило время уезжать, Каден обнаружил, что привязался к Ашк-лану значительно больше, чем предполагал. Думая о кипучем хаосе Аннура, переполненных торговцами площадях, улицах, забитых тысячами людей, он вдруг понял, что ему будет не хватать этих холодных ясных ночей, вида восходящего солнца над Львиной Головой на востоке… Он тихо рассмеялся. Пожалуй, он даже станет скучать по забегам на Вороньем Круге, хотя за это и нельзя было поручиться.

Каден, обернувшись, взглянул на центральный двор монастыря. Несколько монахов, склонив головы, не торопясь шли по своим делам, беззвучные, как тени, в своих темных балахонах. Они обращали не больше внимания на внезапно выросший посередине двора огромный шатер, чем на каменистого воробья, роющегося в гальке. Каден понял, что за годы, проведенные здесь, научился уважать этих людей, восхищаться их спокойствием и невозмутимой решимостью.

Его взгляд привлек огонек, колеблющийся в сгущающихся сумерках: Ут обходил павильон, положив одну руку на рукоять своего меча, а в другой высоко держа факел. Внезапный порыв ветра раздул огонь, осветивший южные строения двора, и Каден, вздрогнув, заметил Пирр Лакатур – она стояла у окна гостевых покоев, глядя на него сверху. В глазах торговки не было видно ни веселой развязности, отмечавшей ее поведение сразу после прибытия, ни покорной почтительности, которая появилась после того, как эдолиец едва не снес ей голову. Ее взгляд походил на взгляд кошки, затаившейся возле пруда: спокойный и сосредоточенный. Да, наверное, действительно хорошо, что Ут будет стоять на страже. Интересно, спит ли эдолиец вообще, подумал Каден, и затем решил, что надо будет это выяснить. Он взглянул на Тристе, молча дрожавшую рядом. Пока у него были другие проблемы, которые требовали его внимания.

Как только Каден отогнул холщовый полог, служивший дверью в павильон, его обдал тонкий аромат благовоний. Слуги постарались над внутренним убранством шатра не меньше, чем над внешним: все здесь сияло, словно возникнув из его детских воспоминаний. Десятки бумажных светильников – красные, золотые, зеленые – отбрасывали на пол причудливые тени, по стенам были развешаны изящные гобелены из Моира, а утоптанную землю покрывали узорчатые тканые ковры.

Впрочем, Каден лишь мельком окинул взглядом все это, его внимание тотчас привлекла широкая кровать, занимавшая бо́льшую часть пространства – кровать, устланная шелками и усыпанная пухлыми подушками. Он поискал глазами стул или скамью, но слуги, поднявшие в горы все эти вещи, очевидно, считали освещение более важным, нежели сиденья. Здесь было некуда податься, некуда повернуться: везде мешалась эта громадная постель. Тристе, едва ступив внутрь, замерла возле входа, а Каден, изо всех сил стараясь выглядеть небрежным, приблизился к ложу и опасливо провел рукой по кашемировым одеялам.