Фомка-разбойник - Виталий Бианки

Я пошел за кипятком, стал в очередь против кочегарки.

В четырехугольном черном провале за загородкой работал молодой кочегар. Размеренным размахом рук он метал в жерло печи тяжелые длинные поленья, в глубине печи взметывался огонь – и светлые волосы кочегара вспыхивали неистовым золотом. Кочегар работал весело, в чистой белой рубахе, в золоте волос.

Накидав дров, он поднял длиннейшую кочергу из чистого серебра и спокойно стал шуровать ею в глубине огненной пасти.

* * *

Потом мы с Валентином поднялись на палубу – бросить последний взгляд на Хэ.

Там, на горе около голой рощицы деревянных крестов вились дымки, копошились люди.

Тут начало владений полуночного льдистого океана. Последняя утлая полоска земли, а дальше – только небо да вода. Пустота между ними – разинутая пасть Вселенной. Дунет из нее север – как смертью дыхнет из межпланетных пространств.

Нелегкое, ох нелегкое дело – завоевать Север! Сколько уж смелых человеческих жизней сглотнула эта жадная пасть. И сколько еще сглотнет.

Валентин оперся о перила, меланхолически напевает себе под нос:

Иногда бывает

Так больно и обидно:

Плывешь, плывешь —

А берега не видно.

Одна из моторно-парусных шаланд среди черных лодок распустила паруса, затукала и плавно двинулась в море – прямо на север.

Кто-то маленький на ней замахал нам шапкой.

Мы помахали в ответ.

– Якимыч, – сказал Валентин, – в Ныду поехал.

«Ныда, – подумал я. – Ведь это еще дальше на север. И все-таки там фактория Госторга. И там опять – «берега не видно».

Еще дальше на север, на Ямале, против Тазовской губы – Новый порт. И там люди живут.

Вспомнился моряк, с которым разговорились по дороге сюда. Ведь вот влечет же его чем-то эта жизнь, вернулся назад.

На самом севере Ямала будет эту зиму экспедиция Рыбтреста зимовать: командир с глазами под крылечком, юный радист, кок, Пузатых.

Дальше – необитаемый остров Белый, ледовитое Карское море – и Новая Земля.

На Новой Земле – опять самоеды, две радиостанции.

За Новой Землей снова океан, льды – и Земля Франца-Иосифа. И там уже высадился, укрепился человек: там новая советская радиостанция, самая северная в мире. Планомерно и неотступно человек все дальше проникает на север.

Мне стало вдруг весело:

– Какой же тут Конец Земли?

И разве есть вообще Конец Земли?

Или конец стремлений человека?

Мелькнули опять перед глазами знакомые лица – моряк из Нового порта, капитан Иван Иванович, работник Госторга с ржаными волосами. Вспомнился Комитет Севера в далеком Свердловске и склоненное над синей картой острое лицо Василия Николаевича, и лица астраханцев-ловцов. Все эти лица слились в одно лицо – лицо молодого кочегара в золоте озаренных пламенем волос. И, как песня, встал жизнерадостный образ Зигфрида – теперь такой понятный и близкий образ.

И так сразу спокойно и ясно стало: нет человеку конца, одолеет новый человек Север, освободит закованную в холодные латы Брунгильду от тысячелетнего сна. Он под самым полюсом пшеницу посеет, пустит там ребят ползать и сладкую выведет для них землянику.

Разинутая пасть Вселенной – только ворота в неизведанное.

Оторвется новый человек от родной Земли, полетит в ракете Циолковского в эфир, через межпланетную пустыню – открывать новые небесные земли.

Весело проводил я глазами на всех парусах уходящую в открытое море черную шаланду.

Она стала величиной с лодочку, потом с орех, потом со шляпку гвоздя – и ушла – как гвоздь вколотили – в прямую тонкую линию, разделившую воду и небо.

В рубку прошел командир.

Он открыл деревянный ящик и взглянул на хронометр. Я видел, как черная тонкая стрелка прыгнула по белому лицу циферблата – точь-в-точь как на больших вокзальных часах в Ленинграде.

Командир быстро занес что-то в судовой журнал и наклонился к трубке в машинное.

– Вперед, – сказал командир.

Железный «Гусихин» вздрогнул, послушно повернулся и медленно пошел от берега.

Поднимается, встает волна-небоскреб и падает, дальше встает и дальше падает. Идет дни, идет недели, месяцы: от южных полярных вод через горячий пояс тропиков в ледяные широты севера. Тысячи, тысячи километров воды, нигде ни краю, ни конца – Великий океан.

И вдруг впереди торчит из пучины черная спина камня. Волна не замедляет и не прибавляет ходу. Тяжкой водяной грудью спокойно нацелилась в черную спину: смахнуть и двинуться дальше, дальше, дальше.

Пала, ударила в камень и разбилась. И бегут потоки, бегут струи, огибают неподвижную каменную спину.

Другая, новая волна бьет в черный камень и разбивается.

Волна за волной бьет в камень. Его без устали грызут бешеные буруны.

Камень стоит.

Проходят лета и зимы. Проходят столетия.

Проходят сотни тысяч лет.

А камень стоит.

Медленно-медленно выпирают его из глубины океана подземные силы. Иногда толчками. Тогда по камню пробегает судорога, он вздрагивает, как живой.

На нем целая страна – горы и долины. Зимой их заваливает снегом. Летом низкая тундра долин обрастает, как шерстью, травой. Трава выше леса: деревья тут чуть поднимаются над землей.

Летом в речки и озера из океана идет рыба. Она так густо набивается в реки, что вода выходит из берегов.

Миллиарды морских птиц покрывают прибрежные скалы.

Но главное в этой стране – звери.

Сухопутный зверек – голубой, остромордый, пушистый. С лису ростом. Он роет норы в сухой тундре, многотысячными стаями шатается по берегам.

Длинный, узкий, как обрывок громадной змеи, ныряет в волнах толстомордый зверек. Стадами играет в воде. Карабкается на скалы короткими перепончатыми лапками, к груди прижимает детеныша.

Летом выползают из воды бурые звери ростом с человека, с ушами, свернутыми трубочкой, с плоскими культяпочками вместо ног. Ковыляют по суше с трудом. Их миллионы. Они необозримыми стадами лежат на прибрежном песке и камнях, выводят гладких черных детенышей. Осенью с ними уходят в воду – исчезают до весны.

Иногда в воде замелькают вдруг косые черные плавники, черные спины зверей, похожих на громадных акул, и тогда все другие морские звери спешат выбраться на берег.

А в мелкой воде под берегами, в подводных лугах спокойно пасутся стада огромных неповоротливых животных беловатого цвета. Их безногие тучные детеныши лениво сосут под водой молоко матерей.