Вавилон - Маргита Фигули

Она сама тянулась к знаниям и жадно внимала наставлениям ученых мужей. Целыми днями слушала она их разъяснения, и ночи теперь дарили ей глубокий сон и покой, во сне отдыхала она и набиралась сил. В библиотеке Набусардара теперь раздавались не только шаги владельца. Частой гостей здесь стала Нанаи. Она осторожно брала в руки глиняные таблицы, ей любопытно было знать, что в них написано. Духовному взору Нанаи открылся неведомый безбрежный мир. Любознательность девушки не знала пределов. Однако вскоре она поняла, что и тут ее стремятся ограничить, направить развитие по определенному руслу. Слишком часто учителя Нанаи напоминали ей о Набусардаре, они шлифовали ее чувства, как ювелиры — драгоценные каменья. Ей и самой порой хотелось быть достойной любви этого необыкновенного человека. В такие минуты она замирала от тоски и нежности. И снова в душе воскресало все, что испытывала она тогда на пастбище. на опушке Оливковой рощи, когда впервые встретила Набусардара. Память послушно восстанавливала минуты за минутой, слово за словом. Чувство росло в ней, будто жемчужина в раковине. Но Набусардар все не возвращался, и взор тускнел и становился печален.

В минуты отчаяния Улу приносил Нанаи утешенье. Беседы с ним вносили в ее жизнь ясность и наполняли смыслом пребывание в борсиппском дворце.

Девушка всякий раз с нетерпением ждала его, выбегая навстречу.

Последний раз он застал Нанаи в саду.

Сидя в высоких зарослях папоротника, она брала из подола маргаритки, белые колокольчики вперемежку с дубовыми веточками и, прикладывая стебелек к стебельку, ветку к ветке, плела венок. Возле нее резвились белые козлята, священные хранители дворца.

Каждому она повесила на шею венок и гребнем расчесывала шерстку. Козлята непонимающе смотрели на хозяйку. Не знала и сама Нанаи, отчего она это затеяла. С простодушием ребенка радовалась она цветам и листве. Лаская козлят, она трогала — не выросли ли у них рожки? Жаль, она бы украсила их лентами.

Неслышно приблизившийся Улу украдкой наблюдал за ней. Заметив его, девушка воскликнула:

— Будь благословен, досточтимый Улу, как хорошо, что ты пришел.

Улыбаясь, он протянул ей на ладони божью коровку.

— Будь трижды благословенна и ты, — еще издали приветствовал девушку Улу, а подойдя, первым долгом спросил, не возвратился ли великий Набусардар.

Нанаи отрицательно покачала головой.

— Кажется, Непобедимый перестал и думать о возвращении, — заметила она и сняла с ладони жреца божью коровку с темно-красными, в черных крапинках, крылышками.

— Непобедимый явится, по своему обыкновению, нежданно-негаданно, — утешал Улу девушку, заметив, как переменилось ее лицо.

Нанаи серьезно и грустно посмотрела на него, затем перевела взгляд на божью коровку, которая между тем взобралась на конец ее пальца, расправила крылышки и улетела.

— Вот и нет ее! — воскликнула Нанаи и растерянно оглянулась на белых козлят, словно те должны были разделить ее удивление.

Сочувственно улыбаясь, Улу сел напротив и развязал льняные тесемки, которыми были скреплены тонкие глиняные таблички. Это был эпос о Гильгамеше.

— Погоди, мой мудрый, — остановила его Нанаи. — Я хотела бы кое о чем спросить тебя. Я думала об этом, когда плела венки для священных козлят.

— Пожалуйста, спрашивай.

— Хотела бы я знать, кто обучил человека всему на свете. Ведь когда боги создали его, он был неразумен, лениво грелся на солнышке, ел да пил, как любой щенок, едва покинувший материнское лоно. Вот мне и кажется, что, хотя человек и лишился рая, жалеть ему, право, не о чем. Жил он в раю, а разума у него не было. Но ведь разум важнее любого рая, небесного или земного. Откуда же взялся разум в человеке?

— Я отвечу тебе, избранница моего господина. Греки учат, что первым корифеем школы жизни был Прометей. Халдеи первым своим учителем почитают бога воды Эа, египтяне — бога Тота, китайцы — легендарных мандаринов, иудеи полагают, что сам Ягве преисполнил их мудрости. Я же говорю, что величайшими учителями людей были горы, реки, моря и земля, изобилующая металлом, злаками, зверем и камнем. Не будь мрамора, греки не создали бы неповторимых скульптур. Не будь гранита, не было бы египетских храмов. Не будь кирпича, слепленного из глины, которую несет благодатный Евфрат, не вознесись бы в бездонные выси халдейские строения. Многому научили людей страх, нужда и смерть, но величайшим учителем…

Улу запнулся.

Нанаи дружески улыбнулась ему, побуждая к откровенности. Она любила Улу, как брата, как лучшего из людей. Когда, пробудившись, она думала о нем, ей становилось радостно, лицо ее светлело, девушке хотелось быть доброй и нежной. Нет сомнения, что своим стремлением к знаниям она тоже была обязана Улу. Улу казался ей самым просвещенным из жрецов, самым мудрым из ученых. Никому другому не дано было столь проникновенно оценить художественные сокровища Старого Света. Никто другой столь совершенно не мог постичь красоту и мудрость письменных памятников, начиная с древнейших времен. Улу сам видел многое из того, о чем он рассказывал Нанаи. Ему довелось лицезреть пирамиду Хеопса и знаменитые египетские пилоны. Благоговея, останавливался он подле мраморных скульптур Греции. Улу посчастливилось видеть великолепные чертоги Ассирии и дворец Миноса на Крите. Он хорошо знал архитектурные сооружения прославленного Карфагена и мог не только описать их, но и рассказать, как и почему были они воздвигнуты. Итак, не будь мрамора, у греков не было бы скульптур; не будь гранита, не высились бы пилоны, охраняющие вход в египетские храмы; без глины не были бы воздвигнуты халдейские строения, удивляющие весь свет. Стало быть, учитель человека — это природа. Как проста мудрость Улу!

А еще он сказал, что наставниками человека являются также страх, нужда и смерть, но величайший из них…

Тут Улу замолк, не докончив своей мысли. Нанаи робко напомнила ему, что величайший учитель… С замиранием сердца ждала девушка ответа, словно Улу сейчас откроет перед ней величайшую тайну жизни.

Взгляд учителя посерьезнел; взяв руку Нанаи в свои руки, Улу проговорил:

— Величайшими учителями каждого человека и всего человечества были, есть и будут ненависть и любовь.

Нанаи вздрогнула и выдернула руку. Да, и в ней живут оба эти чувства, не раз повергавшие ее в трепет. Как часто, нахлынув бурными потоками, они захлестывали ее сознание, лишая ясности мысли! С тех пор как, едва вступив в жизнь, узнала она Устигу и Набусардара, ее преследовали, не отступая, ненависть и любовь. Нанаи стояла меж ними, словно между высокими стенами, уходившими в небесную высь. Впервые они полонили ее в Оливковой роще — с ней случилось то же, что бывает с неосторожным пастухом, погнавшимся за отбившейся овцой и сорвавшимся в пропасть. Теперь она, вроде того пастуха, стоит на песчаном дне ущелья и молит небо о помощи. Некогда она верила в любовь, считая ее неприступной твердыней. А теперь против нее выросла стена, имя которой — ненависть. Ненависть швырнула ее, как игрок кость, в смуту жизни. Прежде любовь вызывала в Нанаи только нежность, теперь она стала источником ненависти. Любовь и ненависть слились в ее сердце в стремительный вихрь, который треплет ее, словно ветер — рубище странника. Неужто же для того и вселились они в ее сердце, чтобы стать ее учителями, величайшими учителями, как говорит Улу? Добрая Таба, провожая ее сюда, предсказывала на прощание, что любовь свою она искупит страданием, во. имя любви она должна претерпеть все муки, предопределенные ей судьбою.