Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

«Что это такое?.. – оторопело спросил сам себя Лагутин. – Ты же епископ! Князь Церкви! Наследник апостолов! И ты сейчас, ради этих своих траншей, как медведь на цепи, камаринскую пляшешь?! Восемьсот тысяч так отрабатываешь?!..» От этой мысли Лагутину стало не по себе.

– Еще раз что-то подобное услышу – вышибу тебя с этого прихода! Ишь, расселился в новом доме, и сразу обленился! Что нужно отвечать?! – резко спросил его Евсевий, заметив, что отец Святослав не реагирует на его речь.

– Простите, благословите, – ответил тот.

– Вот! Ну все, иди к себе!

Лагутин повернулся и пошел. «Что же это? – снова и снова спрашивал он себя. – Неужели это тот же самый Владыка, который тогда меня, после больницы, так встретил? Как такое вообще возможно? Почему он не меня – себя так унижает? А равно и свое достоинство епископа? Зачем?..»

Ответы на эти вопросы были. Но пока что отец Святослав еще не решался их произнести – даже мысленно.

* * *

– Ваше Преосвященство! – отец Алексий решил еще раз обратиться к архиерею. Тот только что отчитал отца Святослава и сейчас, в сопровождении Котлярского, шел к хаммеру, который должен был довезти его до люксовых гостевых комнат.

– Слушаю, – явно недовольно произнес Евсевий.

– Ваше Преосвященство! Простите, но мне завтра необходимо в Мангазейск лететь! Это очень важно! Поймите, это не ради развлечения. Я вам рассказывал, у меня сейчас дома обстановка сложная, и с женой, и с сыном отношения непросто складываются. И если меня завтра, в такой день, с ними не будет, то это… Это очень плохо. Это огромные проблемы для всей нашей семьи. Нельзя мне так! – закончил он умоляюще.

Архиерей выслушал его, не перебивая. Когда же отец Алексий закончил, он негромко и спокойно, в обычной своей манере, произнес:

– Вот что, отец Алексий! Ты диакон. Священнослужитель. Ты присягу ставленническую давал?

– Давал… – тихо произнес Сормов.

– Давал, – повторил Евсевий. – Обязался быть в послушании? Обязался. Ты же бывший военный! Должен понимать, что такое дисциплина. Вот и тут так же: сказано – выполняй, а не обсуждай!

– Но, Владыка…

– Опять двадцать пять! Все! Я завтра еду, как было сказано, и без диакона тут никуда. Так что завтра утром чтоб был готов, часов в семь уже выезжать будем.

– Владыка! – твердо и отчетливо произнес отец Алексий. – Я завтра возвращаюсь в Мангазейск. По-другому мне никак нельзя.

– Ты опять за свое! – все тем же спокойным тоном сказал архиерей. – Если завтра не будет тебя на месте – отправлю в запрет. Причем надолго. Понял?

– Понял…

Через двадцать минут отец Алексий зашел в дом к семейству Лагутиных.

– Ну, как у вас обстановка, отче? – спросил у него отец Святослав.

– Обстановка тяжелая, – сказал отец Алексий. И коротко изложил ему суть проблемы, рассказав о ситуации в семье, о шестнадцатилетии сына и о решении Преосвященного.

– Самое главное, не могу понять, – в завершение сказал Сормов, – зачем я ему там понадобился? Облачаться ему Георгий поможет, в крайнем случае, мог бы вас попросить… А я зачем?

– Для понта, – сказал отец Святослав. – Чтобы нашему дорогому и любимому благодетелю Хостонора и окрестностей все сделать по люксовому разряду. Собственно говоря, если бы он просто хотел ребенка покрестить, то и я бы с этой задачей прекрасно справился. Но ему, видите ли, нужно шоу.

– Ну, я ради шоу день рождения – тем более, шестнадцатый день рождения! – своего сына пропускать не собираюсь!

– Полетите?

– Полечу…

– А если… В запрет?

– Ох-х-х! – выдохнул Сормов. – Мне уже наплевать.

«Ну, это уже ни в какие ворота!.. – думал отец Святослав после того, как его гость ушел спать. – Ну ладно – я. Ладно на меня плевать. Молодой, ничего не знаю, ничего не умею. Но Сормов! Пожилой же уже мужик! Воевал! Ранение у него! Да он за нас всех там, в Таджикистане, свою задницу под пули подставлял!.. Мы ж все ему в ножки кланяться должны! И с ним – вот так?! Ради этих денежных упырей, чтобы им приятное сделать?! И это – архипастырь?!»

Решение созрело сразу. Отец Святослав сел за стол, включил лампу и достал белый лист бумаги. В правом верхнем углу написал привычное: «Его Преосвященству, Преосвященнейшему Евсевию…» Ненадолго остановился. «Нет, нечего тут медлить! – мысленно сказал он сам себе. – Как поет Рома Зверь: я ухожу, ухожу красиво! Уходить надо красиво!» И написал чуть пониже: «Ваше Преосвященство! Прошу Вас, в связи с личными обстоятельствами, почислить меня за штат, с правом перехода в другую епархию…»

На следующее утро Сормов улетел в Мангазейск. Еще через два дня отец Святослав, провожая архиерея на самолет, вручил ему свое прошение.

– А как же Маша?

– Похоже, что никак, – честно и даже цинично ответил Артем на вопрос Нади Загоскиной. Как всякие влюбленные, они могли говорить часами, а то и сутками напролет, причем предмет беседы никакого значения не имел. А поскольку Дмитриев работал в Епархиальном управлении и знал все тамошние сплетни, то темы для разговора находились легко. Тем более что за два месяца, прошедших после летней Казанской, сенсационных новостей накопилось немало. И Наде, тоже крутившийся где-то вблизи Церкви, они все были очень интересны – особенно в той части, которая касалась матримониальной сферы.

– Жалко ее! – в голосе Нади прозвучала сочувственная обида, столь естественная для всякой жалостливой девушки.

– Да, жалко, – легко согласился Артем. – Но решение уже принято. Георгий женится на Зинаиде. Архиерей благословил, матушки счастливы, ну а Георгий… Он, понимаешь, такой человек, что он может и своими, и не своими чувствами пренебречь. Ищет, где поспокойнее, поудобнее… А любит или нет – это для него не главное. Он так Маше и сказал: ты мне нравишься, но для жизни мне Зинаида будет удобнее.

– Как-то жестоко!.. – заметила Надя.

– Пожалуй… Ну, у них вот так, – сказал Артем. И Надя, разумеется, тут же уловила еще один смысл этой фразы: у них-то вот так, но у нас, само собой, все иначе. Чище, выше, возвышенней. Артемий, конечно же, никогда не скажет ей такого: ты мне нравишься, но для жизни не подходишь. Он никогда не предаст – ни их любовь, ни ее саму. Это казалось самоочевидной аксиомой, вновь и вновь наполняющей душу теплотой, настоянной на смеси разных эмоций – искреннего желания дарить себя своему возлюбленному, гордости за него и за его неизменные успехи и гордости за то, что он выбрал именно ее. И, конечно же, невозможно было не ощущать в себе нарастающего стремления к телесной близости, которая, в обрамлении вышеперечисленных возвышенных чувств, казалось столь прекрасной и чистой, что просто невозможно было думать о ее греховности.

Сейчас Наде казалось, что наступило самое счастливое время в ее жизни. Почему именно сейчас? Все было просто. Наконец-то осуществилась их старая задумка: она взяла отпуск как раз на то время, когда у Артема в его вузе были каникулы (а они у него вышли длиннее, чем у иных-прочих студентов, ибо учился он, конечно, хорошо, и сдавал все, конечно же, досрочно). И теперь они вместе, тайком ото всех, отправились в один из домов отдыха на Байкале. Впереди у них оставалось примерно десять дней, которые принадлежали только им. Десять дней вместе – и, конечно же, один номер на двоих. Да, две раздельные кровати, но стоявшие, однако, в одной комнате… И Надя, и Артем к требованиям своей веры относились очень серьезно и потому даже самим себе не решались признаться, что подобная – в буквальном смысле слова – близость почти неизбежно будет иметь логичное интимное продолжение. Которого они, с одной стороны, боялись (ибо грех), но о котором при этом мечтали. И мечты эти были столь яркими и радостными, что они не могли, да и не хотели их друг от друга скрывать… Но при этом и самим себе, и друг другу они повторяли, что «просто» побудут какое-то время вместе – «книжки будут друг другу читать». Впрочем, Наде для того, чтобы чувствовать себя счастливой, хватило бы и книжек. А Артем был всем доволен и особенно – самим собой, и безо всяких книг.