Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

сковырнутый лев может стать пугалом для малолетних детей, — но затем как-то по-детски улыбнулся.

— Петруха! — крикнул Степан Фомич парню, везущему воз какой-то клади. — Подъезжай под другую львиную подставку. Кончай вершину славы аглицкого короля!

Петруха обрадовался случаю и завернул на пол-оси под каменный устой. Однако сломалась ось, а лев остался стоять на каменном помосте.

Петруха что-то недовольно проворчал по адресу Степана Фомича, а затем, соскочив с телеги, что-то сообразил:

— Дядя Степан, покарауль-ка воз, я ментом!

Петруха скрылся в полной надежде, что воз будет сохранен, а Степан Фомич, обойдя вокруг лошади, для порядка поправил чересседельник и отдернул книзу хомут, — он любил, чтобы конская сбруя не сдавливала лошадиной глотки. Затем он осмотрел кладь в возу и не нашел того, что бы особенно могло его заинтересовать: здесь лежали конские попоны, кожа, содранная с графского шарабана, три хомута, однолемешный плуг и стеклянная клизма.

«Кому что потребно», — решил Степан Фомич в оправдание Петрухи, останавливаясь взглядом на клизме.

Освидетельствовав кладь и найдя ее в полном порядке, Степан Фомич только теперь стал примечать людское движение, ибо подводы объезжали, а люди обходили петрухин воз. Люди двигались, как предметы, когда меняется обстановка, и Степан Фомич понял, что в изменившейся обстановке людям присвоено второстепенное значение: людей переставляет время, как Петруха клизму из графской ванной комнаты к себе на телегу.

Когда Степан Фомич опять перекинул свой взгляд на стоявшего льва — вершину славы аглицкого короля, — то как-то ненароком задал себе вопрос, «что такое лев?» Он тут же понял, почему он собственное сочинение озаглавил «Хищник»: лев — это хищник, и, стало быть, вершина славы «аглицкого» короля, как и всякая слава, есть хищничество.

В момент наивысшего размышления к Степану Фомичу подъехал Петруха на графской лошади, впряженной в графскую же телегу. Петруха отсутствовал больше часа, однако Степану Фомичу показалось, что вернулся он весьма скоро, не дав ему дойти мыслями до конца.

— Дядя Степан, пособи мне переложить кладь в телеге на этот воз: ой и лошадь я себе достал! — добавил Петруха, но, за поспешностью дела, умолк.

Когда кладь была переложена, Петруха выпряг свою лошадь из поломанной телеги.

— Дядя Степан, ты вали туда, а то все разберут, — посоветовал Петруха и хлестнул графскую лошадь кнутом.

Бредя по аллее, ведущей от въезда в сердцевину графской вотчины, Степан Фомич опять перестал замечать движение, погрузившись в свои мысли о вечном людском покое. В сердцевине графской вотчины он снова заметил движение и густое скопище, но оно не казалось ему беспокойным. Люди торопились, не по принуждению, а по собственному желанию, и стало быть, не от беспокойства, а от удовольствия.

Степана Фомича обрадовало то, что в общем движении нельзя отличить головы Ефима от головы Клима, ибо люди перестали быть индивидуумами, слившись в массу, объединенную единым устремлением.

Степан Фомич стал посредине общего движения — являясь, таким образом, осью, на которой движется центробежное колесо. Он заметил, что люди, принимавшие участие в общем движении, сами лично не замечают движения, как нельзя заметить движения земли по своей орбите.

«Не случится ли поломка при остановке?» — задумался Степан Фомич, решивший, что останавливаться все равно нужно. «Трудно остановить ветряную мельницу на холостом ходу». «Когда под жернова течет зерно — ветровая сила имеет нагрузку. Графское добро — это поток зерна под жернова, движимые людским напором. Что может статься, когда графского добра не будет и движение пойдет вхолостую?»

По небу двигались тучи, и темнел день. Над графской вотчиной высилось пламя и густой черный дым, на что и перекинул свое внимание Степан Фомич. Как человек с пытливым разумом, Степан Фомич и здесь обратил внимание на происшедшее видоизменение: вотчина горела, но пожара никто не тушил, а поджигатели не прятались, — что и было им одобрено. Степан Фомич приметил подростка, поджегшего пук соломы и перебросившего пламя на коровий двор. Подросток бросил пламя в сено — и, не проявив к пожару особого интереса, слился с толпой.

«Дурень, — заключил Степан Фомич по адресу подростка. Если ты поджег не крадучи, то стало быть для интереса».

Степан Фомич припомнил одного старичка, посещающего церковь по воскресным дням и ставившего свечку женам-мироносицам: старичок подбирал падающие капли расплавленного воска, аккуратно кладя их на пылающий фитиль. Наблюдая пожарище, Степан Фомич догадался, что старичок интересовался не тлением свечи, а тем, куда девается испаренный воск. Старичок не постиг того разумом, отчего и не переставал жечь свечи. Подросток, поджегший коровий двор, по мнению Степана Фомича, может оказаться просто хулиганом, раз интерес его не обнаружился к совершенному им поджогу.

К вечеру от графской вотчины остался пепел, черневший на месте прежних сооружений, и Степан Фомич задумался о том, сколько пройдет времени, когда обуглившееся место обвеется дорожной пылью, а затем чем-то порастет.

«На голой золе и бурьян не растет», — решил Степан Фомич и обрадовался, что бурьян превозрастет сам по себе.

Домой Степан Фомич возвращался той же дорогой, неся на плече и в карманах малую ношу. В графском саду кто-то протяжно пел: «Спите орлы боевые»…

— И пускай спят! Если они орлы, значит — хищники! — крикнул Степан Фомич громко и споткнулся, наскочив на опрокинутого графского льва.

В избе Степан Фомич планомерно опустил с плеч ношу, чтобы не потревожить нежных частей.

Мавра Семеновна встретила мужа недружелюбно, ибо поняла, что он навсегда прекратил плетение лаптей. Но заинтересовавшись принесенными предметами, несколько обмякла и полюбопытствовала, что обозначают принесенные штуки и для какой надобности они пригодны.

— Штуки знаменательные, мать: тут механика разум заменяет, — ответил он без особого удовольствия, решив, что здесь наука дошла до конца, раз простая стрелка определяет точное положение.

Мавра Семеновна вполне удовлетворилась ответом мужа и обрадовалась принесенным предметам, — всякая вещь, имеющаяся в дому, — не лишняя: в ее сундуке и по сей день лежал подвенечный кокошник, который никогда никто не наденет; однако, перечисляя умственно на каждый день имущественное состояние, она вспоминала и кокошник.

Принесенные мужем предметы она готова была бы положить на дно сундука, чтобы были они милее, но увидела, что один из предметов в сундук не уложится.

Степан Фомич пояснил, что длинный предмет будет выставлен на князьке крыши, и Мавра Семеновна была польщена, что изба их будет чем-то отличаться от прочих изб. Три предмета, принесенные Степаном Фомичом, именовались мудрено, и наименование ни одного из них он правильно не произносил.

Предметы именовались: флюгер с анемометром, глобус и барометр. Степан Фомич, усевшись за стол, первым рассмотрел глобус — предмет, по его мнению, законченный наукой.

«Вся планета на