Второе открытие Америки - Александр фон Гумбольдт

Они лишь без конца повторяли, что истоки Риу-Негру и Инириды находятся близко друг от друга, «как два пальца руки». В одной из хижин индейцев пасимонале мы приобрели двух красивых больших птиц – тукана (пиапоко), родственного Ramphastos erythrorynchos, и ана, разновидность попугаев ара, длиной в 17 дюймов, у которого все туловище пурпурного цвета, как у P. Macao.

У нас в пироге было уже семь попугаев, два каменных петушка (Pipra), один момот, два гуана, или Pavas de monte[240], два манавири (Cercoleptes, или Viverra caudivolvula [кинкажу]) и восемь обезьян, а именно: две коаты[241], две Titis[242], одна Viudita[243], две Douroucoulis, или ночные обезьяны[244], и короткохвостая Cacajao[245]. Отец Сеа потихоньку сетовал на то, что наш бродячий зверинец с каждым днем увеличивается.

Тукан по своим нравам и сообразительности напоминает ворона; это смелая птица, легко становящаяся ручной. Длинный и крепкий клюв помогает ему держать врагов на почтительном расстоянии. Тукан хозяйничает во всем доме, крадет все, до чего может добраться, любит часто купаться и ловить рыбу с берега реки.

Купленная нами птица была очень молодая; однако в течение всего плавания она развлекалась тем, что дразнила кусикуси, или ночных обезьян, отличающихся унылым и сердитым нравом. Мне не пришлось наблюдать, чтобы тукан из-за строения своего клюва поедал пищу, подбрасывая ее в воздух, как сообщается в некоторых естественноисторических трудах.

Правда, он с трудом поднимает добычу с земли, но после того, как он ухватит ее концом своего огромного клюва, ему остается лишь поднять его, откинув голову назад, и держать вертикально до тех пор, пока пища не будет проглочена. Готовясь пить, птица проделывает странные движения.

Монахи говорят, будто она осеняет крестным знамением воду, и благодаря этому народному поверью тукан получил от креолов причудливое название – Diostedе́ («Награди тебя Господь»). Большую часть наших животных мы держали в маленьких клетках из ивняка, некоторые свободно расхаживали по всей пироге. Перед дождем ара оглушительно кричали, тукан рвался на берег ловить рыбу, обезьянки Titis бросались к отцу Сеа, чтобы укрыться в широких рукавах его францисканской сутаны.

Такие сцены повторялись часто и заставляли нас забывать о мучительных укусах mosquitos. Ночью на бивуаке в центре ставился медный ящик (petaca)[246] с продуктами, затем приборы и клетки животных. Вокруг были подвешены наши гамаки, а несколько дальше – гамаки индейцев. Наружный круг составляли костры, которые зажигают, чтобы обезопасить себя от лесных ягуаров. Таково было расположение нашего лагеря на берегах Касикьяре.

Индейцы часто рассказывали нам о каком-то маленьком ночном животном с длинным носом; оно нападает на молодых попугаев в их гнезде и ест с помощью рук, на манер обезьян и манавири, или кинкажу. Они называют его гуачи; это, несомненно, коати, возможно Viverra nasua [носуха], которую мне довелось видеть в диком состоянии в Мексике, но не в той части Южной Америки, путешествие по которой я сейчас описываю.

Миссионеры решительно запрещают индейцам употреблять в пищу мясо гуачи; согласно очень распространенному суеверию, они приписывают ему такие же возбуждающие свойства, какие жители Востока приписывают сцинкам[247], а американцы – мясу кайманов.

11 мая. Из миссии Сан-Франсиско-Солано мы выехали довольно поздно, намереваясь проделать лишь небольшой путь. Однообразный слой тумана стал разделяться на облака с отчетливыми очертаниями. В верхних слоях атмосферы дул слабый восточный ветер. По этим признакам мы узнали о близкой перемене погоды и не хотели отдаляться от устья Касикьяре в надежде, что следующей ночью нам удастся наблюдать прохождение какой-нибудь звезды через меридиан.

К югу от Каньо-Дакиапо, к северу от Гуачапару, и на расстоянии нескольких миль дальше мы увидели пороги Кананивакари. Скорость течения равнялась 6,3 фута в секунду, и нам пришлось бороться с волнами, создававшими довольно сильную толчею на Raudal. Мы высадились на сушу, и Бонплан нашел в нескольких шагах от берега Almendron – великолепную Bertholletia excelsa Humb. et Bonpl. Индейцы уверяли нас, что в Сан-Франсиско-Солано, Васиве и Эсмеральде не знают о существовании этого ценного растения на берегах Касикьяре.

Они не думали, чтобы дерево вышиной в 60 с лишним футов могло быть случайно посеяно каким-нибудь путешественником. Из опытов, произведенных в Сан-Карлосе, известно, что семена Bertholletia Humb. et Bonpl., содержащие легко горкнущее масло и заключенные в деревянистый околоплодник, очень редко удается прорастить. Возможно, это дерево служило указанием на существование леса Bertholletia внутри страны, к востоку и к северо-востоку.

Во всяком случае нам доподлинно известно, что это прекрасное дерево растет в диком состоянии на третьей параллели в Серрос-де-Гуаная. Область распространения растений, живущих сообществами, редко бывает строго ограничена, и прежде чем вы добираетесь до Palmar или до Pinal[248], вам попадаются отдельные пальмы или сосны. Это как бы переселенцы, забравшиеся в страну, населенную другими растениями.

В четырех милях от порогов Кананивакари посреди равнин возвышаются скалы очень причудливой формы. Сначала вы видите узкую отвесную стену высотой в 80 футов; затем у южного края стены показываются две башенки с почти горизонтальными гранитными пластами. Расположение скал Гуанари настолько симметрично, что их принимают за развалины старинного сооружения.

Представляют ли они собой остатки островков посреди внутреннего моря, покрывавшего совершенно ровную местность между Сьерра-Парима и горами Паресис[249], или же эти скалистые стены и гранитные башенки были подняты упругими силами, которые еще и теперь действуют внутри нашей планеты?

Поневоле задумаешься о происхождении гор, если ты видел расположение мексиканских вулканов и трахитовые вершины над длинной трещиной, если в Андах Южной Америки ты обнаружил в одной и той же горной цепи идущие рядом первозданные и вулканические горные породы и если ты вспомнишь об очень высоком острове окружностью в три мили, который в наши дни поднялся из глуби океана около Уналашки.