Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Бальзак лежал в церкви два дня, рядом с памятником одной из двух его великих страстей. Дом на улице Фортюне снаружи напоминал мавзолей, внутри – сокровищницу. Через тридцать два года один из Ротшильдов снесет его. Теперь от него ничего не осталось. Но второй памятник, который также близился к завершению, по-прежнему полон жизни – и не только жизни. Взяв у своего творца жизненную энергию, «Человеческая комедия» сохранила ее. После смерти Бальзака она начала оказывать свое мощное и незаметное влияние на действительность.

В среду, 21 августа 1850 г., улицы в модном квартале Фобурдю-Руль были запружены транспортом и большой толпой народа, к явной досаде Ашиля Фульда, министра финансов1221.

Утро было хмурое, небо затянули облака; министр ехал на важную встречу. Ничто не может задерживать министра, который выполняет свои обязанности, даже похоронная процессия.

Ашиль Фульд стал первым важным именем из мира высших финансов, который оказал поддержку новому президенту, и в результате еженедельные званые вечера, которые устраивал его старший брат Бенедикт, стали центром политической жизни. На вечерах у Бенедикта не только ели, но и обсуждали важные государственные дела. Там собиралась горстка людей, составившая элиту парижского общества. В тот вечер, после ужина, Ашиль очутился рядом со знаменитым «принцем критики» Жюлем Жаненом, который, по слухам, послужил прообразом циника в «Провинциальной знаменитости в Париже» Бальзака. Сходство совсем не обрадовало Жанена; в рецензии, которая вышла в «Ревю де Пари», он разнес роман и назвал его клеветой на «благородную и желанную профессию», под которой он подразумевал журналистику. Бальзака Жанен назвал вульгарным человеком, одержимым сексом, деньгами и изнанкой жизни; люди, хоть сколько-нибудь уважающие себя, не имеют с ним ничего общего. Впрочем, рецензию Жанен написал за одиннадцать лет до описываемого события1222.

– А! – воскликнул министр. – Вы журналист и писатель, мсье Жанен. Вы сможете рассказать мне о похоронах, которые я видел; за процессией шла огромная толпа. Мне сказали, что умер романист, беллетрист вроде вас…

– Это, мсье, – ответил Жанен, к изумлению всех, кто его слышал, – был просто один из величайших людей, один из прозорливых гениев и самых блестящих умов нашего времени. – И он продолжал описывать Бальзака словами, которые вскоре стали клише для всех бальзаковедов. – Вам следует прочесть все его чудесные книги и заставить ваших коллег-политиков тоже прочесть их – членов правительства, финансистов, промышленников, агрономов, инженеров, судей, в общем, всех, – и вы изумитесь глубиной уроков, которые каждый из вас найдет там в своей отдельной сфере1223.

Смерть в последний раз подняла занавес над творчеством Бальзака. Одни видели в нем безнравственное и опасное описание неестественно злобных людей, другие – монументальную истории общества, самый великий и полезный литературный труд со времен Мольера. Произнося в то утро надгробную речь на кладбище Пер-Лашез, Виктор Гюго провокационно заметил: пройдя в ворота смерти, Бальзак вернулся в общественную собственность. Отныне он принадлежит читателям. «Неведомо для самого себя, желает он того или нет, с его согласия или без, автор этого громадного, выдающегося труда принадлежит сильной расе революционных писателей», – сказал Гюго1224. Стоя у могилы, Эвелина, должно быть, поморщилась, услышав, как ее мужа-легитимиста называют революционером. Сам Бальзак всегда знал, что его романы, как дети, в конце концов пойдут своей дорогой: «Даже самый мудрый писатель не всегда понимает – можно даже сказать, никогда не понимает – ни полного смысла своего труда, ни его истинного объема, ни вреда или блага, какие они способны принести»1225.

На похороны Бальзака собрались почти все парижские писатели, а также – как казалось – множество его персонажей. Пришли и наборщики – безымянные представители рабочего класса, которые восхищались им и страдали от него больше иных критиков1226. Гроб несли Виктор Гюго, Александр Дюма, представитель Общества литераторов и, со стороны правительства, Жюль Барош, министр внутренних дел, который незадолго до того добился принятия закона о запрете романов с продолжением. Самыми близкими родственниками, которые присутствовали на похоронах, были зять Бальзака и Лоран-Жан. Формально похороны были третьеразрядными1227; на самом деле тот день стал днем национального траура, и для многих молодых писателей, считавших Бальзака своим учителем, – заходом солнца, закатом эпохи романтизма.

«Когда мы подошли к могиле, – писал Гюго, – которую вырыли почти на самой вершине холма, собралась огромная толпа; тропинка была крутой и узкой, и лошади, поднимаясь выше, тащили катафалк из последних сил, а он все время скатывался назад». Чуть позже, причисляя Бальзака к революционерам, Гюго стоял на том месте, где стоял Растиньяк, похоронив отца Горио, и откуда он пролил последние слезы своего детства.

«Гроб опустили в могилу… Священник произнес последнюю молитву, и я произнес несколько слов.

Пока я говорил, солнце все ниже опускалось на небе. Вдали я видел весь Париж в ослепительной закатной дымке. Почти у моих ног почва осыпалась в могилу, и меня перебивал глухой стук комьев земли, падавших на гроб»1228.

Закончилась одна история – и началась другая. Бальзак оставил после себя не только громадное творческое наследие, которое уже тогда начало завоевывать международное признание, но и напряженнейшее семейное положение, подобное тем, которые он описывал в своих произведениях.

Вдова и мать Бальзака некоторое время жили вместе, однако общались они с трудом. Были натянутые совместные обеды и игра в вист с Сюрвилями. Эвелина и ее сестра Каролина нашли Бальзаков заурядными, скучными, о чем они говорили вслух попольски. Через несколько месяцев г-жа де Бальзак переехала к подруге. Умерла она в 1854 году. Лора по-прежнему пыталась поддерживать семью своим творчеством, но лучшим ее произведением стала исполненная нежности биография брата, опубликованная в 1858 г. В биографию вошли несколько писем, которые Бальзак посылал ей из своей мансарды на улице Ледигьер. Они показывали, что Бальзак в самом деле выбился из низов. Начало его жизни было скромным – с социальной, финансовой и, как довольно прозрачно намекала Лора, интеллектуальной точки зрения.

«Богатая наследница», о которой грезил молодой Оноре, оказалась достойной его памяти; она приняла на себя его долги. Позже она решила найти другого гения, которому требовалась «совесть», и, подобно Бальзаку до нее, сочетала литературную выгоду с удовлетворением личных потребностей.

Первым ее помощником стал тридцатилетний писатель Шанфлери, основатель течения, которое назвали реализмом. Он объявил Бальзака пророком нового направления. В 1848 г. Шанфлери заходил к Бальзаку с визитом на улицу Фортюне; тогда Бальзак предупредил его, что, если он продолжит писать жалкие рассказики, его мозг усохнет1229. Эвелина дала Шанфлери возможность последовать совету учителя. Будучи хранительницей и отчасти создательницей очага, она считала возможным погреть руки и даже подбросить в очаг несколько поленьев. Шанфлери соблазнили (его мигрень лечили ее «магнетические» ручки) и убедили закончить незаконченного «Депутата от Арси». «Поскольку литература превратилась в промышленное производство, а произведения искусства – в ходкий товар, – сказала ему Эвелина, – не будем отклоняться от общего курса. Нас отблагодарят если не читатели, то кредиторы г-на де Бальзака»1230.