Вирус бессмертия - Дмитрий Янковский

– Добрый день, товарищ Свержин, – поздоровался Бирюков.

– Хрена лысого он добрый, – отмахнулся Матвей Афанасьевич, переступая порог. – Я тебя чуть позже введу в курс дела. Лучше скажи, хочешь быть моим заместителем?

– А Дроздов? – забеспокоился Бирюков.

– Тебя, Володя, это сейчас волновать не должно. Ты мне скажи безотносительно Дроздова. Хочешь работать у меня?

– Хочу.

– Очень хорошо. Тогда вот что. Снимай пост, сажай своих людей в полуторку, а мы с тобой поедем на Лубянку в «Студебекере». Побеседуем. Кстати, деда параличного ты куда определил?

– В приют, – осторожно ответил Бирюков, чуть подумал и на всякий случай решил добавить: – А то он под себя ходил. Вонища жуткая.

– Молодец, Володя, голова на плечах, – одобрил Матвей Афанасьевич. – В общем, ладно, давай бойцов выводи, а я тебя обожду в машине.

Довольный успешным решением кадрового вопроса, Свержин вернулся в машину и задумчиво устремил взгляд сквозь лобовое стекло. Игнатьев остался на улице, на правах старшего поучая молодого водителя грузовика. Снова пошел снег.

«Хорошо как, – подумал Матвей Афанасьевич, глядя на падающие снежинки. – А Дроздов, кажется, снег не любит. Матерится сейчас небось. Дорога плохая, едет медленно. Лучшего союзника, чем снег и мороз, ни за что не найти».

Из подъезда вышли одетые в штатское подчиненные Бирюкова, с шуточками и прибауточками полезли в кузов, грохоча промерзшими бортами. Свержин глянул в боковое стекло и заметил в окне на другой стороне бульвара девушку, украдкой глядящую из-за занавески.

«Боятся нас, – довольно подумал он. – Жмутся по углам, как крысы. Сейчас эта девка думает, что мы кого-то забрали, но не злится, а радуется. Потому что забрали не ее».

В окне мелькнул еще один силуэт. Свержин невольно пригляделся и с удивлением заметил невысокого человечка в восточном халате.

– Узкоглазый! – выдохнул он, распахивая дверцу машины.

«Вот удача-то! – подумал он. – Это ведь там живет профессор Варшавский, как же я сразу недоглядел? Так они с самого начала все в сговоре! И Дроздов, и желтолицый, а может, и Стаднюка он выбрал не просто так. Не удивлюсь, если там еще Богдан Громов окажется».

– Бирюков! – крикнул Матвей Афанасьевич. – Бери людей и срочно в ту квартиру. Вон, видишь, окно с балконом на третьем этаже?

Бойцы выпрыгивали с кузова, на ходу выхватывая «наганы», а Бирюкова Свержин придержал за рукав.

– Не спеши. Мы с тобой зайдем с черного хода. А то как бы не выскользнули. Оружие есть?

– А как же, – улыбнулся Бирюков, доставая «браунинг» из кармана.

– Тогда вперед.

Дождавшись, когда бойцы ворвутся в парадный подъезд, Свержин с Бирюковым пересекли бульвар и ворвались в арку, ведущую к черному ходу.

1 января 1939 года, воскресенье.

Москва. Петровский бульвар

Богдан и Шамхат вернулись в квартиру профессора почти сразу следом за Ли. Сердюченко с оборванным рукавом и перевязанной левой рукой сидел на диване и покачивался, чтобы унять боль, профессор собирал в саквояж все необходимое – деньги, бумаги, личные вещи. Ли, не снимая халата и не разуваясь, помог жене Сердюченко разобраться в имеющихся лекарствах.

– Времени нет совсем, – деловым тоном сообщил китаец. – После того, что мы устроили, патрули теперь будут на каждом шагу. Но это будет чуть позже, а сейчас самое время покинуть город.

– Я ж машину бросил, – напомнил Сердюченко. – Радиатор потек, будь он неладен!

– Правильно, – заходя в комнату, кивнул Богдан. – Все равно она приметная, ее будут искать. – Он обернулся и подал руку Шамхат. – Это моя жена, Шамхат, – представил он. – Или, если хотите, Зульфия Ибрагимовна.

– До чего же странно, – усмехнулся профессор. – Иногда происходящее настолько выходит за рамки обычного, что перестает удивлять. Я читал про Шамхат у Шилейко, считал ее сказочным персонажем древней легенды. И вот она у меня в квартире. Шилейко хватил бы удар, я думаю.

– Что с Павлом? – спросил китаец.

– Я отвел его в кабинет, – вздохнул профессор. – У него совершенно бредовое состояние, поэтому Варвара и Машенька не отходят от него ни на шаг. Листов десять бумаги извел, а когда они закончились, начал чертить прямо на полу. Психика подавлена полностью.

Шамхат, изображая скромницу, присела на краешек свободного стула и глянула на Богдана.

– Про него говорят? – спросила она по-шумерски.

– Да, – на том же языке ответил Богдан.

– Я бы попросил вас говорить по-русски, – обернулся Ли. – Мне бы не хотелось, чтобы такие прекрасные бойцы, как вы, сговорились напасть на меня одновременно. Сердюченко, будь любезен держать наготове оружие. На некоторое время пули их остановят, если что.

– Так вопрос же в том, успею ли я пальнуть, – вздохнул шофер, нервно вытирая рукой пот со лба.

– Вот так! – изображая обиду, скривился Богдан. – Только что вместе на штурм ходили, а теперь «пальнуть». Никогда у вас ничего не будет путевого!

Он хотел еще что-то сказать, но тут распахнулась дверь кабинета, и в гостиную вбежала растерянная Машенька.

– Паша чувств лишился! – испуганно сообщила она. – Лежит, еле дышит!

– Ты знаешь, что с ним? – спросил китаец Богдана. – В рукописи таких подробностей нет.

– Ничего страшного, – усмехнулся тот. – Знак Бога запечатлелся в его мозгу. Очнется он уже не человеком. И мы даже представить себе не можем, в какое русло он направит выделившуюся энергию.

– Пугаешь? – спросил Ли. – Думаешь, что мы отдадим его тебе из страха?

– Он не тронет вашего Павла, – вмешалась в разговор Шамхат. – С нас хватит бессмертия. – Она посмотрела в глаза Богдану. – Хватит! Я не хочу больше терять тебя из-за этого проклятого цветка. Вспомни, каким трусом стал Утнапишти. А ты превращаешься в жестокое чудовище! Обратно в зверя! Я тебя знала совсем другим и не хочу терять того, кого любила. Пойдем отсюда.

– Куда?

– Да куда угодно! Обратно в Европу, где нет этой ужасной зимы. Или еще лучше куда-нибудь в такое место, где людей совсем мало. Мне никто не нужен кроме тебя. Я хочу избавиться от цветка бессмертия, как когда-то жена Утнапишти. Я теперь понимаю, зачем она нам его отдала. Я хочу ценить каждую минуту, прожитую рядом с тобой. Когда времени много, начинаешь транжирить его, а когда его совсем нет, каждый миг сладостно-печален, будто запах жасмина. – Она перевела дух и добавила по-шумерски: – Пойдем, Энкиду! Эта женщина, что вышла к нам, любит услышавшего Голос Шамаша. Ты не можешь их разлучить.

– Они все равно расстанутся, – ответил Богдан по-русски. – Если он, очнувшись, загадает желание только для себя одного.