Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

Теперь у меня появилось занятие — дарить и подписывать экземпляры «Русского доктора» тем, кого я мог считать своими друзьями и приятелями. Первый, конечно, предназначен моей маме, которой уже перевалило за восемьдесят. Её и отца фотографии были первыми в книге. До чего же она была счастлива! — плакала, благодарила:

— Спасибо тебе, спасибо за все радости!.. Как жаль, что папа не дожил…

Святая традиция — я и в России всегда дарил ей первые экземпляры своих книг. На этот раз книга была на английском. Но мама, в её возрасте, упорно каждое утро занималась сама языком и много месяцев ходила на вечерние курсы. Она могла поддерживать простой разговор, а теперь даже взялась читать книгу.

Я дарил книгу людям, которые помогли мне её издать, подарил моему другу доктору Уолтеру Бессеру, который помог мне найти резидентуру. В госпитале надо было дать директору Лёрнеру и его заместителю Рамиро Рекене. Рамиро был очень благодарен, внимательно книгу рассматривал, показывал другим — он обожал и собирал книги. Лёрнер в тот день был дома. Я позвонил ему в Бруклин и попросил разрешения приехать.

— Доктор Владимир, добро пожаловать!

— Спасибо. Я напросился, потому что у меня к вам небольшое дело особого рода.

— Какое? Я с удовольствием сделаю, что могу.

— Я привёз вам в подарок свою книгу.

— Вашу книгу? — он взял её с удивлением. — О, это же замечательно, поздравляю! Пилар, посмотри, какая прекрасная книга. Ну, спасибо! Вы это сами всё написали? Я знал, что вы были ортопедом, но не знал, что вы ещё и писатель.

Не выпуская книгу из рук, он ввёл меня в богатую гостиную, где был приготовлен к чаю стол. Пошла свободная дружеская беседа, какой я давно не вёл с докторами ранга выше моего.

Пора было прощаться:

— Спасибо за чай и за приём. Мне пора ехать исполнять свои резидентские обязанности.

Лёрнер слегка усмехнулся:

— Ну, ну, я верю, придёт время и вы опять станете профессором.

«Твоими устами мне бы мёд пить», — я вспомнил русскую поговорку.

А он продолжал:

— Я хочу вас попросить прочитать резидентам лекцию на тему «Лечение переломов и вывихов». У вас наверняка больший опыт, чем у многих наших ортопедов.

Предложение было приятное и почётное: я не читал лекции уже шесть лет, а на английском — никогда. Значит, он понимает мой профессиональный уровень, раз просит читать лекцию. Вот уже первая выгода от книги — она придаёт мне значимость.

Через неделю в госпиталь приехали корреспондент и фотограф из редакции «Нью-Йорк тайме», самой влиятельной газеты, сделать мою фотографию на работе: газета планировала опубликовать рецензию на «Русского доктора». Фотограф ходил за мной и без конца снимал в разных местах и ситуациях. Доктор Лёрнер присоединился к нам, давая советы, где меня снимать. Это привлекло внимание сотрудников, пошли расспросы: зачем да почему приезжал фотограф? А через две недели появилась статья «Врач, который излечил себя» (имелось в виду, что я уехал из коммунистической России).

Многие читали и удивлялись, Лёрнер и Рекена меня поздравляли и всем про статью рассказывали. Акции мои повышались.

Готовясь к лекции, я решил делать иллюстрации-слайды не из учебников, а со своих рисунков. Несколько набросков я показал Лёрнеру. Посмотрев рисунки и послушав объяснения, он сказал:

— Слушайте, почему бы вам не написать учебник по ортопедии?

— Мне? Учебник? Кому здесь нужен мой учебник? Я не профессор, не директор, даже и не аттендинг.

— Зато у вас богатый опыт и вы умеете хорошо рисовать. В Америке и резиденты издают практические руководства. С вашими рисунками может получиться великолепное практическое руководство для резидентов. А профессором вы ещё обязательно станете (уже второй раз он зачем-то предсказывал это).

Я стал думать: книга по специальности была бы хорошим итогом моей активной работы в ортопедии. И руководство по ортопедии я всё-таки написал — через десять лет.

Жизнь продолжалась своим чередом, уже немного более гладким. Здоровье не беспокоило, и при сбалансированном внутреннем состоянии я работал, дежурил и по вечерам писал вторую книгу (русский вариант которой вы сейчас читаете).

В нашем госпитале было довольно много больных — иммигрантов из Союза, жителей Бруклина. Пожилые и старые люди, они не знали английский, и меня часто просили переводить для них. Как только я заговаривал с ними на русском:

— Ой, вы говорите по-русски? Какое счастье! Это же безобразие: никто со мной не говорит, никто не хочет меня слушать! Что это за госпиталь, что за доктора?! У нас в Одессе (Черновцах, Николаеве, Кишинёве, Херсоне и т. д.) доктора были сердечные люди, они разговаривали с больными. А здесь?!

Я хорошо знал этот общий для русских иммигрантов «синдром раздражения от непонимания» и пытался объяснить:

— Но ведь доктора и сёстры вас не понимают, они не знают русский.

— Всё равно, это безобразие! Что, они не могут, что ли, нанять переводчиков? Говорят, что в Америке медицина богатая. Если она такая богатая, то почему нет денег на переводчиков? Не хватает, что ли? Нет, что ни говорите, а отношение к больному здесь хуже, чем в Союзе. Три дня до вашего прихода со мной никто не разговаривал! Врачи все чёрные, сёстры все чёрные. Что, не могли сразу прислать вас, что ли? Что же это такое! Куда я попала?

— Я не ваш доктор, я пришёл помочь вам переводом.

— А кто же мой доктор — чёрный этот? Для чего мне нужен чёрный доктор? И соседи по палате (понижая голос) — они же все чёрные бандиты и проститутки. Куда я попала?

— Вы должны понять: у вас нет страховки для частного лечения, поэтому вас и привезли в обычный городской госпиталь.

— Это — обычный? Это не госпиталь, а бардак! Отношение плохое, внимания никакого.

— Но разве там, в Союзе, вам могли бы дать такое лечение, как здесь?

— Ну, лечение — это да, лечение здесь лучше. Это верно. Но я же живой человек, мне нужно человеческое отношение. Там доктора разговаривали с больными. А здесь?..

В разгаре разговора запищал биппер у меня на поясе, я вышел, чтобы ответить по телефону. Звонил Уолтер Бессер, возбуждённым голосом:

— Владимир, доктора Ризо убили!

— Что?.. Как — убили?.. Кто убил?.. Почему?.. — я опешил.

— Говорят, на работе его убил какой-то пациент. Я не знаю подробностей. Приезжай сегодня, мы всё вместе узнаем.

Бедный Питер Ризо, мой первый американский начальник! Хоть мы расстались не очень тепло, но у меня оставалось к нему чувство благодарности за первую мою американскую работу. Быть убитым своим же пациентом… какая ужасная трагедия! Что за история?

А история, в общих чертах, была такая: доктор Ризо любил представительство. Одна из его должностей была — председатель комиссии по определению нетрудоспособности бывших пожарных. Комиссия разбирала — кому из больных пожарников дать какую степень нетрудоспособности. Один из пострадавших долгое время добивался, чтобы ему дали более высокую степень нетрудоспособности. Он несколько раз писал об этом в комиссию и, якобы, разговаривал об этом с Ризо. В конце концов назначили пересмотр. Заседание шло без претендента, но он пришёл за ответом и ждал в холле. Что произошло дальше, оставалось неясным: то ли ему отказали, то ли ошибочно сказали, что опять ему было отказано. Когда вышел Ризо, он два раза выстрелил ему в голову. Говорили, что Ризо был на его стороне и выступал в его пользу. Но после выстрелов это не имело значения… Ризо умер на том самом операционном столе, на котором сам много лет оперировал.