Момент - Дуглас Кеннеди

— Потому что не мог встретиться с тобой раньше, — был его ответ. Он сделал мне знак, чтобы я раздевалась.

— Вы испортили мне встречу с друзьями, — сказала я.

Он лишь пожал плечами и буркнул:

— Чем быстрее ты разденешься, тем скорее вернешься к ним.

В тот вечер мне предстояло упасть еще ниже, поскольку он настойчиво лез с поцелуями, и я чувствовала его кислое дыхание с привкусом дешевого пива, которое он пил целый день, мерзким запахом табака и жирной пищи, которой он не брезговал, но отвратительнее всего был он сам. Он пихал свой язык в мой рот с такой же наглостью, как проделывал это своим любимым пенисом, — беспощадный и в то же время неуверенный в себе сутенер. Мужчина, который, как я догадывалась, и сам знал, что мужского начала в нем нет, но зато он обладал властью, которая позволяла ему принуждать женщину к удовлетворению его похоти. Видел ли он себя со стороны или все-таки принадлежал к тому разряду в высшей степени аморальных существ, которые обладают врожденной способностью не копаться в себе?

К счастью, в тот вечер у него не возникло проблем с эрекцией — и это означало, что все закончилось в считаные минуты. Я оделась. Швырнула ему четыре новые микропленки, с горечью думая о том, что среди многих других документов там была и фотокопия эссе Томаса о знакомстве с Восточным Берлином. Может такое случиться, что в следующий раз его остановят на границе, и все по моей вине… Зачем я включила его материал? Просто Хакен говорил, что они постоянно слушают «Радио „Свобода“». У них налажен круглосуточный контроль. Они знали, что меня сделали старшим переводчиком. И значит, все переводы проходили через меня. Хакен не раз угрожал, что «они будут чрезвычайно недовольны, если услышат программы, содержание которых им неизвестно». Другими словами: «Будешь приносить все, с чем работаешь».

Похоже, Хакен обрадовался, получив двойную порцию отснятых микропленок. Вручая мне чистые кассеты, он сказал привычное:

— А теперь иди.

Сыпал мокрый снег, когда я выбежала на улицу. Но мне было все равно. Я пошла домой. С полчаса стояла под душем, пытаясь смыть с себя все следы Хакена. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Поэтому я спешно оделась и выбежала в ночь. Я бесцельно бродила, не разбирая дороги. Иногда заходила в кафе, чтобы покурить и выпить водки, и все это время призывала себя вернуться домой, закрыться от внешнего мира и тихо скорбеть о том, что с Томасом мне не быть, потому что так будет лучше.

Но я знала его домашний адрес, он был напечатан на титульном листе его эссе. Проходя мимо КПП Хайнрих-Хайне — а я уже дрожала от холода, промокшая насквозь, — я снова думала о Томасе и о том, что Йоханнес сейчас крепко спит всего в нескольких шагах от меня. Эти мысли настолько завладели мной, что неожиданно для самой себя я бросилась бежать. Я оступалась и падала — и от того, что было скользко и темно, и от выпитой водки, и от эмоциональных потрясений этого вечера. Свернув за угол и оказавшись на Марианненштрассе, я побежала прямо к двери его дома, решив, что, как только он откроет мне…

Он спустился минуты черев три. Вид у него был сонный. Но его глава распахнулись от удивления и (да!) облегчения, когда он увидел меня на пороге.

— Мне… холодно, — сказала я, падая ему на руки. Когда он крепко прижал меня к себе, я прошептала: — Никогда не отпускай меня.

* * *

Я написала обо всем этом сразу, как только пришла домой сегодня утром. Я впервые рискнула достать дневник из подвала в светлое время суток, чтобы успеть записать свои впечатления, прежде чем уйду на работу, а вечером (какое счастье!) вернусь к Томасу. Я опустила жалюзи в своей комнате, чтобы никто не увидел, как я пишу. Как только закончу писать, дневник отправится в подвал, а я — на работу.

Но сначала…

Ночь пятницы. Я не знаю, который был час, когда я подошла к двери Томаса. Знаю только, что было холодно и я дрожала, но мне так хотелось прийти к нему, сказать, что я люблю его, упасть с ним в постель и попросить никогда не отпускать меня.

Поднявшись к нему, мы тотчас оказались в постели. И когда он впервые проник в меня… да, я просто знала, что это мужчина всей моей жизни. Никогда прежде я не испытывала такой блаженной близости (по-другому я это не назову). Да, у меня был парень в университете, с которым я встречалась два года — студент-юрист по имени Флориан, — и у нас был замечательный секс. Только вот любви между нами не было. Но тот первый секс с Томасом — он был весь о любви. Так же, как и второй, и третий, четвертый, пятый, шестой… я потеряла счет тому, как часто мы занимались любовью, как часто затаскивали друг друга в постель. Я только знаю, что мы вновь и вновь повторяли слова любви, и наши взгляды ни на миг не расставались, и в них была все та же абсолютная уверенность в нашем чувстве. В какой-то момент той первой ночи, прежде чем мы уснули, я попросила у Томаса прощения за то, что сбежала из ресторана. Он был так добр, с таким пониманием отнесся к моей выходке, что я быстро уснула в его объятиях.

Когда я проснулась, было уже утро. Томас, должно быть, вставал раньше, поскольку моя промокшая одежда была развешана на батареях. Сейчас моя любовь крепко спал. Я провела несколько долгих счастливых минут, просто любуясь им. Я гладила его волосы, следила за его ровным дыханием, восхищалась его красотой, и меня переполняло желание прожить с ним целую жизнь. Я поклялась себе найти какой-то способ избавиться от… нет, даже не хочу упоминать здесь имени этого негодяя.

Я встала с постели и совершила свою первую экскурсию по квартире Томаса. Кругом чистота, простор, все просто и функционально, очень современно, я такие квартиры видела только в журналах. Здесь нет дорогой мебели, мощной стереосистемы и большого телевизора (на самом деле телевизора вообще никакого нет). Но стены белые, мебель из натурального струганого дерева, и все как будто на своих местах. Отмечая, как аккуратно расставлены по полкам посуда и стаканы, книги и пластинки, развешана одежда в гардеробе, а обувь начищена и совсем не стоптана, я вспомнила: он ведь говорил, что его отец был военным. Но я чувствовала, что дело не только в наследственности. Такая страсть к порядку была формой самозащиты — той, что он открыл для себя, когда его впервые отпустили одного в библиотеку. (Господи, как же мне близка эта история!) Я поймала себя на мысли, что люблю его и за это, и почувствовала себя еще ближе к нему. Мы оба познали грусть одиночества в детстве и недополучили тепла близких людей. В это мгновение я снова подумала: боги второй раз улыбнулись мне. Первый раз — когда родился Йоханнес. И вот сейчас…

Когда я прошла на кухню и начала исследовать содержимое его холодильника, шкафчиков, кладовки (все было разложено по полочкам), до меня вдруг дошло, что я напеваю себе под нос. Удивительно, но в последний раз это было со мной дома, когда я жила с Йоханнесом.

Кажется, это была песенка Шуберта — An Die Musik, — которую открыл для меня Юрген (тут надо отдать ему должное). Я засыпала кофе в перколятор. Накрыла на стол, выложила хлеб, масло, мед, апельсиновый мармелад и все, что смогла найти. И тут, словно из ниоткуда, рядом возник Томас, он целовал меня, стягивая халат, который я нашла на вешалке в ванной, снова увлекая меня в постель.