Королева красоты Иерусалима - Сарит Ишай-Леви

– С чего это твое сердце должно разрываться? – удивилась Рахелика. – Это случилось перед войной, до того как вы познакомились. Разве это имеет к тебе отношение?

– Еще как имеет! Давид никогда не переставал ее любить. Это объясняет все.

– Не говори глупостей. Вечно ты создаешь проблемы на пустом месте. Она в Италии, а ты здесь, и у вас двое детей.

– Я была очень наивна, когда выходила за него замуж, – сказала мама. – Я думала, он любит меня, а он все это время любил другую.

– Но женился-то он на тебе. Хватит, Луна, угомонись уже, – старалась успокоить ее Рахелика. – Она наверняка тоже замуж вышла, и дети у нее есть…

– Что это меняет? – рассердилась мама. – Все эти годы он мне лгал. Пока мы не поженились, у него мед с языка тек, а после свадьбы сразу отдалился, стал будто чужой. Так что же удивительного…

Что имела в виду мама, я не узнала: Рахелика зашикала на нее и не дала договорить. Но с того дня, как я открыла секретную шкатулку отца, все пошло кувырком. Папа и мама постоянно ссорились и спорили, и это было слышно через стену, которая отделяла нашу с Рони комнату от их спальни. Я съеживалась в постели и натягивала одеяло на голову, чтобы не слышать, надеясь, что Рони крепко спит и ничего не слышит. Я затыкала уши пальцами и погружалась в тишину, но вскоре пальцы начинали болеть, и мне приходилось отнимать их от ушей, – и тогда я снова слушала их бесконечные ссоры.

Теперь уже не было никакого кайфа есть хамин с макаронами всей семьей в субботу, не было никакого кайфа идти в гости к Кларе и Джеку-победителю смотреть футбол в ИМКА и, уж конечно, не было никакого кайфа ездить в машине красавца Эли Коэна на пикник в Иерусалимские горы. Накаленные отношения папы и мамы отравляли любую атмосферу.

И вдруг однажды все ссоры прекратились. Папа и мама почти перестали разговаривать. Вместо слов воцарилась напряженная тишина. Внешне все выглядело как обычно: папа каждый день в перерыв приходил из банка, и мы все вместе садились обедать. После обеда папа возвращался на работу, а мама отводила нас к Рахелике или же Рахелика приходила с детьми к нам. Мы играли на улице, а взрослые болтали в кухне. Частенько появлялась Бекки или другая родственница со своими детьми. Ужинали мы то у нас, то у Рахелики, а папа, вернувшись с работы, присоединялся к нам.

Наш дом по-прежнему как магнитом притягивал всех родственников и друзей; каждый, кто случайно проходил в районе улиц Яффо, Кинг-Джордж и Бен-Иегуда, поднимался к нам выпить кофе с пирогом. Ничего не скажешь, папа и мама умели заводить друзей, они любили принимать гостей, а главное – они любили развлечения. И даже в тот период, который оставил у меня тягостные воспоминания, они не переставали развлекаться. Несколько раз в неделю они звали бабушку Розу побыть со мной и Рони, а сами уходили в кино или потанцевать с друзьями в клуб «Менора».

Со временем раздоры утихли, и мне казалось, что все благополучно вернулось на свои места, – пока я не заболела и папа не вызвался отвести меня в поликлинику. Но вместо поликлиники он повел меня к своей коллеге, у которой было двое детей моего возраста, чтобы я могла с ними поиграть. Вот тогда я в первый раз увидела Веру. Когда мы пришли к ней, они отправили меня и Вериных детей играть внизу, и только спустя долгое время папа позвал меня, чтобы идти домой. Уже у нашего подъезда папа присел на корточки, взял меня за подбородок и сказал:

– Габриэла, солнышко, если мама спросит, где мы были, скажи, что в поликлинике.

Когда мы вошли, мама спросила:

– Вы что, придумывали новые способы лечения? Сколько времени нужно, чтобы сходить в поликлинику?

И не успел папа ответить, как я сказала:

– Мы не были в поликлинике.

– Так где же вы были? – удивилась мама.

– Мы были у Веры из банка.

Почему я не выполнила папину просьбу? Думаю, мне хотелось сделать назло. Мама всегда говорила, что я девочка, которая все делает назло. Но на этот раз мое «назло» привело к ужасному скандалу между папой и мамой.

С того дня и до конца жизни мама испытывала к Вере лютую ненависть. К той самой Вере, с которой папа теперь спал в маминой постели. Годами их запретная связь хранилась в тайне, и вот теперь он, не стыдясь, демонстрирует ее городу и миру. От одной только мысли о папе и Вере все внутри у меня переворачивалось. Я не могла простить ему, что он изменяет маме, притом что сама по злобе выдала его тайну.

Визит Рахелики подходил к концу, ей пора было возвращаться в Иерусалим. Но она не собиралась возвращаться с пустыми руками, она собиралась привезти меня в качестве подарка семье на Новый год.

– Сегодня я ходила в «Эль-Аль», – сообщила она, – купила тебе билет на самолет.

– Зря потратила деньги. Я останусь в Лондоне.

– И речи быть не может, – решительно подвела черту Рахелика. – Я не спрашиваю тебя, хочешь ты или не хочешь, я ставлю тебя в известность: ты возвращаешься со мной домой.

Но я продолжала упрямиться, и никакие доводы на меня не действовали. Она стала приходить ко мне домой, уговаривать и убеждать, пока однажды Филип не вышел из своей комнаты и не заорал:

– Да возвращайся ты уже ко всем чертям вместе со своей теткой в свою гребаную страну! Убирайся, и пусть уже наконец тут будет тихо!

Прежде чем я успела произнести хоть слово, Рахелика подскочила к нему и рявкнула:

– Как ты смеешь так разговаривать с моей племянницей?! Да кто ты вообще такой, что ты о себе воображаешь, сопляк? Немедленно проси прощения – не у меня, у Габриэлы!

Филип онемел. Он стоял перед ней растерянный, с идиотским лицом, и выглядел довольно комично. Потом резко повернулся и вышел.

– Подожди меня пару минут, – сказала я Рахелике.

Пошла в спальню, сняла со шкафа рюкзак и стала совать в него все, что попадется под руку. Филип в это время лежал на кровати и с удовольствием курил косяк. Он не произнес ни слова, даже не посмотрел в мою сторону. Я застегнула рюкзак (половина одежды в него не влезла, и я оставила ее в квартире), вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь.

Самолет «Эль-Аль» набрал высоту и взял курс на Израиль. Лондон остался далеко внизу.

– Я хочу курить, – сказала я Рахелике и отправилась в хвост самолета, где было место для курения.

В туалете я запустила руку глубоко в карман брюк – там, завернутые в фольгу, были припрятаны несколько порций кокаина. Нужно было устроиться поудобнее; я села на крышку унитаза и насыпала дорожку на маленькое зеркальце, которое вытащила из сумки. Но в тот момент, когда я приблизила ноздри к кокаину, самолет резко тряхнуло. Зеркальце упало и разбилось вдребезги, а белый порошок разлетелся во все стороны. Это был знак – я ничуть не сомневалась. Это был знак, что если я не перестану нюхать кокаин, то никогда не обрету покоя, никогда не получу прощения. Я глубоко вздохнула, вытряхнула остатки кокаина из фольги в унитаз и спустила воду. Затолкала ногой осколки зеркальца за унитаз, сдула порошинки кокаина, ополоснула лицо, вымыла руки с мылом и вышла из туалета.