Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны - Венди З. Голдман
Шрифт:
Интервал:
В Киеве, городе, где до войны действовали строгие ограничения на проживание, местные чиновники попытались после освобождения следовать четким правилам фильтрации. Тысячи людей вернулись в город в поисках работы и жилья. Многим разрешили приехать из эвакуации, но было также немало дезертиров, коллаборантов или просто бывших местных жителей, вернувшихся без официального разрешения. Вернувшиеся часто ссылались на постановление Верховного Совета от 5 августа 1941 года, гарантировавшее возвращение жилплощади военнослужащего его семье. Украинские власти настаивали, чтобы киевские чиновники пресекали неорганизованный въезд в город без разрешения, выданного каким-либо учреждением или предприятием. Однако городская администрация не знала, что делать с семьями военнослужащих или с коллаборантами, которые оставались в Киеве, но у которых кто-то из родных после освобождения ушел на фронт или в партизаны[1284].
Многие местные чиновники охотно брали взятки. Елизавета Дубинская вспоминала, как вернулась в Киев ее семья:
Ну, немцы были… повесили немцев. А их снимали и хоронили. Ну, немцев повесили, наши повесили немцев. Я только присутствовала, видела, как они висят. Противно было на их смотреть. Ну, в Киеве были те же самые улицы, разбитые, разломанные, там все разгромлено. Что там можно было [нрзб.] разбиты. [Наша квартира] была разбита. Отец купил у хозяйки частным образом сырой подвал. И мы жили на Олеговской. Это Подольский уже район. А потом уже, когда я уже, прожили несколько лет, пока мне уже дали, я добилась квартиру. Это прошло несколько лет, все не хотели мне никак давать, хоть я участник боевых действий, но все равно, за деньги продавались тогда квартиры. Неофициально это[1285].
В плане получения жилья в более выгодном положении оказались те, кто во время оккупации оставался в Киеве. Значительная часть жилищного фонда была разрушена, и многие из тех, кто не уезжал из города, перебрались в квартиры получше. К моменту освобождения более 350 000 человек еще находились в эвакуации, а около 100 000 жителей города (в том числе 50 000 евреев) убили немцы. Полную перепись всех жителей Киева провели только после окончания войны. А пока между теми, кто остался, и теми, кто вернулся и претендовал на свое прежнее жилье, вспыхивали конфликты. Украинцы, жившие в оккупации, упрекали вернувшихся евреев в том, что те пересидели войну в эвакуации, а те, кто вернулся из эвакуации, обвиняли тех, кто никуда не уезжал, в коллаборационизме[1286].
Порой людям удавалось мирно уживаться под одной крышей. Студентка консерватории Наоми Дейч, работавшая на оборонном заводе в Свердловске, рассказывала, что поселилась вместе с людьми, забравшими квартиру ее семьи:
И вот, когда летом 1944 года на Киевщине, т. е. Киев уже был освобожден… консерватория должна была реэвакуироваться. И вот мы вернулись. Мы вернулись и, разумеется, через какое-то время пошли в наш дом, в нашу квартиру. От соседей, которые здесь оставались на оккупированной территории, выяснили, что в наших трех комнатах живут какие-то люди. Следующий шаг был такой – приехал наш папа… Папа получил документы такого содержания (я не знаю – я их не читала) от своей работы, потому что его сразу приняли в Художественный фонд на работу, от консерватории, что буквально в течение одной недели нам освободили одну комнату. Но эта комната была проходная, потому что все три комнаты были друг за дружкой. Мы получили эту комнату. Эти соседи поставили свои шкафы внутренней частью к нам и проходили. Там было их много (три человека… шесть человек). Они проходили, но мы все равно были счастливы. У нас не было никаких вещей, разумеется. Нам соседи вот бывшие поставили какую-то раскладушку, какой-то там диван, кушетку какую-то дали, зеркало, веник – то, что я помню. А у какой-то соседки был наш стул и был наш самоварный столик. Вот этот самоварный столик и до сих пор есть у меня сейчас. Так я, когда зашла к ним и увидела, что я сижу на своем стуле и вижу перед собой нашу швейную машинку на самоварном столике. Я просто сказала обыкновенно, что: «Как же, тетя Нюра, вот я сижу на своем стуле…». На следующий день все это перекочевало. А другая соседка, иная, которая поставила нам какие-то нам необходимые вещи[1287].
Пытаясь отделить активных коллаборантов от тех, кто просто приспосабливался к оккупационному режиму, советские чиновники следовали жестким инструкциям. Тех, кого немцы заставили выполнять черную работу, – прачек, уборщиц, тех, кто принудительно трудился в специальных батальонах или на заводах, – но кто не доносил на других, не преследовали. Но тех, кто шел работать в административные или карательные органы, выдавал других, участвовал в арестах, поимке и истреблении мирных жителей, ждали арест, следствие и наказание. Нередко граница между приспособлением, коллаборационизмом и сопротивлением была зыбкой. Люди лгали на следствии, скрывали одни действия и выдвигали на первый план другие. Некоторые в разное время и сотрудничали с немцами, и боролись с ними. Например, несколько человек, дезертировавших из Красной армии, позднее ушли в партизаны. После 1943 года, когда в их ряды влились эти новые бойцы-приспособленцы, еврейские партизаны особенно остро ощутили усиление антисемитских настроений[1288].
Разумеется, каждый старался преподнести свое поведение в наиболее выгодном свете. Одна смелая женщина, З. Орликова, жительница только что освобожденной Рязанской области, жаловалась в возмущенном письме в ЦК: «И вот после всех этих пережитых ужасов, местные власти начинают оскорблять нас. Нас обвиняют в том, что мы дали кров немцам, как будто немцы спрашивали или нуждались в нашем разрешении, что мы не сумели уйти, как будто для этого было время, и главное за то, что пошли при немцах работать. <…> Нам говорят: надо было умереть, но работать не идти». Но Орликова была не согласна: «Расценивать факт выхода на работу при немцах, как измену родине, по-моему, нельзя!» «Ведь люди шли не сами, их принудили к этому, – восклицала она. – Ведь не могут же они питаться „святым духом“? Что же они тоже все враги? И их тоже надо всех уничтожить?»[1289] Ее привело в негодование, что вновь сформированный райсовет многих арестовал, и несколько человек осудили и расстреляли за коллаборационизм. Среди задержанных, словно бы ненароком заметила Орликова, оказался и ее отец. Женщина, явно надеявшаяся помочь отцу, вместо этого спровоцировала проверку своих заявлений. Письмо вернули в обком партии, выяснивший, что ее отец добровольно вызвался работать в немецкой администрации, снабжал немцев едой и топливом, предоставил им помещение. Что еще хуже, он провел перепись населения и составил для
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!