Ночной карнавал - Елена Благова

— Эх, ну баба и убивается!..

— Плачет-то как… головою бьется…

— Башка-ить у ней какая… ровно раззолоченна мочалка, Кострома… как для чучела… щас сжечь, на Масленицу…

Она наклоняется. Ее лоб касается его неподвижных ступней. Босые. Уже и сапоги успели стащить. Украли. Сейчас, в людской свалке, все сгодится, что плохо лежит. Кладет руки на его грудь. Берет его руку, целует. Прижимается щекою к его голени. Штанина задрана. Кожа бледная, пестрящая царапинами, синяками. Она гладит избитые клочки плоти, нежно прикасается губами. Я крещу тебя губами, человек; я благословляю твою мученическую смерть. Я поминаю тебя во всех отныне молитвах своих. А сейчас я просто люблю тебя. Я люблю тебя и плачу по тебе.

Я люблю тебя, оплакиваю тебя и помню тебя.

Слезы текли по ее перепачканным грязью и сажей щекам, падали на мертвую грудь, на худые мертвые ноги в порванных штанах, на кисти мертвых рук в порезах и шрамах.

И сияло, сияло ее прекрасное лицо, улыбалось, светилось сквозь слезы, и сама она была Солнцем — в грязи и мраке, надеждой — во тьме безнадеги, упованной, немыслимой радостью — в море тоски и горя, в черном, диком колыханье толпы.

И народ собирался вокруг кучно, толпился, затихал, глядел на ее слезы, на беднягу, забитого на площади за неловкое прилюдное слово, на золотые распущенные, вьющиеся по ветру волосы и синие глаза плачущей, невесть откуда взяшейся, явившейся с небес единственно затем, чтобы опуститься на колени перед казненным, обнять его нежными живыми руками, склониться перед ним в земном поклоне, заплакать над ним.

……… - Ну что, Мадлен?.. Перестань плакать… Все это еще будет. А пока радоваться надо. Видишь, Господь наш родился. Оботри слезы. Кто бы так заплакал над тобой.

Волхв Каспар протянул руку и отер соленую влагу с ее щек.

Она всхлипнула, сунула к глазам кулаки, высморкалась в подол парчового разорванного вдоль и поперек платья. Холодно здесь, в зиме. Хоть бы кто полушубок накинул.

Едва она подумала об этом, как Бальтазар совлек с себя тулуп, подаренный ему сердобольным пастухом, и набросил ей на плечи.

Она поежилась, пробормотала: спасибо.

— Мы здесь побудем немного, — сказал Каспар, внимательно глядя на Мадлен. — С радостью взяли бы тебя с собой, в пустыню. Да ты не выживешь там. Тебе еще ой много лет надо играться. Кувыркаться. В снегу. В песке. На траве. С мужиками. Плясать на карнавалах. На маскарадах. Разучивать новые танцы. Подпрыгивать до потолка. Любоваться на себя в зеркала. Вилять хвостом. Бороться с ужасом. Подставлять грудь под выстрелы. Выпивать бокалы, где на дне — растворенный яд. Давать пощечины подлецам. Петь громкие неприличные песни. Лицедействовать на театре. Миловаться. Целоваться. Обманно клясться. Раздеваться, разрезая на себе платье ножом: от горла и до…

Мадлен куталась в тулуп. Молча глядела на Каспара. На седую, в завитках, летящую по вьюжному ветру бороду. На засыпанные снежной крупкой сурово сведенные брови.

— Ты еще не нагулялась, Мадлен! И мы знаем это. Потому и не похищаем тебя. Не взваливаем на верблюда. Где генерал, что спас тебя?.. Спит?.. Тебе не суждено сгореть. Тебе не суждено умереть от пули, хотя в тебя и выстрелят, и попадут. И ты упадешь на снег и закроешь глаза. Для других ты будешь мертва, да. Но не для себя. И не для Бога. Он-то не забудет, как ты была повитухой при Его родах. Он не забудет, как ты…

Подбородок волхва дрогнул, и Мадлен с удивлением увидела, как по смуглым сморщенным щекам медленно текут, пробираясь в зарослях белой заиндевелой бороды, маленькие, как мошкара, слезы.

—.. как ты оплакала Его, когда Он умер, избитый и распятый чужою толпой, в чужой стране, в грязи, на площади, на снегу. В твоей грязи. В твоей земле, Мадлен.

— Значит ли это, что Бог… — голос ее пресекся, — повторяется?.. Рождается не раз на свете?..

— Это значит, что мы, люди, повторяем Его; и мы несем, каждый, огонь Его; и мы своими судьбами и жизнями впечатываем Его лик в земную твердь и в твердь Небесную. Гляди, Мадлен!

Каспар повел рукой. Мадлен задрала голову. Под куполами, под сводами и башнями собора Нострадам поплыли облака. Они клубились, кучерявились, слоились, расходились в стороны, разрывались надвое, как рвется платок или завеса. Из-за облачных краев, из-за каемок туч брызгали ослепительные золотые лучи. Они веером, венцом вставали над черно-сизой облачной бурей. Лучи похожи на корону, Мадлен. Кого будут короновать?!

Она глядела не отрываясь. Такое можно увидеть лишь раз в жизни. Меж облаков появились цветные рваные пятна. О, да это разноцветные одежды развеваются; это люди летят по ветру, крутясь, переворачиваясь на лету, взмахивая отчаянно руками, и тряпки клубятся, заворачиваясь, расстилаясь, бия наотмашь бешеное пространство.

Люди летели! Они простирали руки. Они ходили в небесах колесом, цеплялись за прозрачные облачные края, пронзали живыми стрелами тел нагромождения грозовых туч. Рвались на ветру длинные косы женщин. Летели младенцы в люльках и корзинах, вываливаясь на лету, орали, раззявив красные рты, светясь в темноте неба красными тельцами. Летели старики. Они немощно дрожали руками и ногами. Бороды их тряс и трепал ураган. Боже, морщинистые, жалкие, иссохшие тела, выпившие жизнь до дна… Куда вы?! Летят молча. Лысины блестят в лунном ли, звездном ли свете.

И любовники летели тут же — они сплетались жаждущими, вожделеющими телами, они знали, что умрут, что ухнут сейчас в пропасть, откуда нет возврата, и напоследок, перед гибелью, спешили, в задыханье, в ужасе, насладиться друг другом, испить друга друга, обнять крепко, еще крепче, еще, вжаться друг в друга, влиться, — о любовь, не покинь нас и перед вечной тьмою, лишь ты одна, ты одна неуничтожима; исчезнет все, лишь ты будешь лететь во мраке, сиять, биться сердцем мира, раскидывать объятья от звезды до звезды. Обними меня! А ты — меня!.. Так нам не будет страшно. Мы зажмуримся сильно, когда загрохочет вокруг и мы ввергнемся в Геенну огненную. Мы ведь грешники. Огонь пожрет нас. Мы любили многажды; и мы нашли единственную любовь. Поцелуй меня! Ветер несет нас! Ураган воет нам в уши! Но вместе! Только вместе! Всегда вместе! И тогда ничто не страшно. И даже Последний Приговор. И даже Судная труба. Слышишь, она играет. Она гремит!

Лети и смотри! Расширив глаза! Раскинув руки! Лети по небу и гляди, как гибнет твой мир!

Как воскресают, встают из гробов те, погребенные века, тысячелетия назад!

О Мадлен, не дай сердцу выскочить из груди.

Не бойся. Тебе показывают сильный ветер. Тебе дают услышать Последнюю трубу, трубящую Земле отбой. Для тебя сместили времена, скомкали пространство, как смятую — после любви — ночную простыню. Тебе, шлюхе кружевного и хулиганского Пари, разворачивают драгоценный веер — все цвета радуги, все перья диковинных птиц, все души живые и мертвые, на деле пребывающие живыми. И ты видишь, что все живое. Что мертвого на Земле нет. Что все, казавшиеся мертвыми, взаправду живут: в другом мире, в распахнутом настежь пространстве.