Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский

Мантенья получил землю в 1476 году от герцога Гонзага, растроганного росписями в Камере дельи Спози. Находится дом-сундук по соседству с Палаццо Сан-Себастьян, чтобы Мантенье недалеко было ходить на работу, – трехэтажный домина с толстыми стенами и узкими, вытянутыми вверх окнами. Крутые лестницы с этажа на этаж.

Понятно, что от художника здесь и не могло ничего остаться, поэтому все честно, никаких манекенов в бордовых шапках. Отчасти мне повезло – сейчас в Доме Мантеньи проходит выставка итальянского художника Сальваторе Фьюме (1915–1997), одна его картина есть в коллекции ГМИИ170. Фьюме – станковист, монументалист (росписи общественных зданий и церквей), а также сценограф «Ла Скала» и «Ковент-Гарден», озабоченный историей мирового искусства. Самые интересные его полотна оказываются микстом узнаваемых элементов и даже манер разных великих мастеров прошлого и настоящего. Так, в одной картине он совмещает Рафаэля, де Кирико и Веласкеса, на другой внутри картины Рембрандта с анатомическим уроком доктора Тульпа на прозекторском столе оказывается персонаж картины Пикассо. Де Кирико он любил больше всех, а еще Тинторетто и прочих итальянских грандов, перемешивая их, как в салате, особенно когда не томился эротическими фантазиями (отдельный зал выделен под ню и эротические холсты, они не слишком удачны, тяжеловаты), так что заметки на полях учебника живописи – идеальное сопровождение дому художника, отсутствующего здесь уже 500 лет.

Есть, правда, в Каса Мантенья одна штука, напоминающая о хозяине. Для того чтобы ее увидеть, не нужно даже покупать билет: это круглый внутренний двор со звездой на земле, а главное, с верхним кругом, вписанным в квадрат, который, в свою очередь, вписан в круг.

То есть если смотреть с улицы171, то резиденция Мантеньи – обычный дом с ровными углами, но внутри есть придурь с плавными внутренними стенами, намекающими на планировку древнеримских атриумов, что некоторым образом отражается на ландшафте интерьеров.

Я, разумеется, пытался схватить этот круг, отсылающий всех к просвету в небо из Камеры дельи Спози в Палаццо Дукале (и как тут не вспомнить еще и мозаики по рисункам Дейнеки на Маяковке, которые шли путем, прожаренным за полтысячелетия до того), фотокамерой, но у меня ничего не вышло.

Лечь на звезду, начертанную на земле, я не решился, да и техника у меня не особенно мощная, а вот на рекламных плакатах туристической программы с красотами Мантуи, развешанных по городу, сублимация неба осуществлена достаточно гармонично. С симметрией и без заваленной линии горизонта.

При последнем свете дня даже самые заурядные места оказываются исполнены смысла, дополнительных красот. О чем говорить, если застрял на неделю в таинственной Мантуе и никуда не торопишься?

Набережную я несколько раз проезжал, один раз, гуляя возле герцогского замка, спустился на пару минут из города в низину, а тут своя жизнь – люди гуляют, бегают, выгуливают собак, рыбу ловят или же просто читают книги, сидя на лавочках. Я и подумал: вот же совсем другой коленкор существования, тихий, несуетный, максимально размеренный. Сегодня забросил культурную программу и посмотрел на Мантую со стороны озер, они тут чудесные, со всяческой живностью – всюду, в каждой заводи, уточки, немного с лебедями пообщался, с псами всякими.

Раньше, глядя на карту, я представлял, что озера возникают внутри Мантуи, опускают ее склоны на дно, тянут в прохладу. Оказалось, что Мантуя отгородилась от воды парками, невысокими городскими стенами, железнодорожными путями (да-да, я снова живу в пределах слышимости железки и, значит, в Ломбардии выбрал правильный дом) с вокзалом и протяжными зонами отчуждения. Какая-то Дания уже просто, дела Ганзейского союза, еще немного, и в какой-нибудь церкви, не задушенной реставрацией, можно будет сыскать следы северного Возрождения.

Короче, встал я на тропу тишины, сменил агрегатное состояние хотя бы на сутки – смотрел на город извне, а так вышло, что вроде как изнутри: мантуанский гений места дрейфует, куда может. Не случайно же, обходя город по периметру, я сначала наткнулся на дом Джулио Романо, а уже под конец прогулки, возвращаясь к машине, припаркованной у Санта-Мария-дель-Градаро, прошел мимо Каса Паваротти. Мантуя небольшая, но крайне плотная – с одной стороны, невысокие домишки (пятиэтажка смотрится небоскребом) лепятся друг к другу, но с другой – Мантуя крайне рассеянная: населения здесь всего ничего, да и те живут в своих комнатах точно на скандинавских хуторах, не видя и не слыша соседей веками.

Почему-то кажется, что, прежде чем пойти по мощеной улочке, доктор Плейшнер ловил воздух свободы у какого-нибудь ровного швейцарского озера, от матовой глади которого подымается невидимый пар.

Мимо нее невозможно пройти, продвигаясь в центр центра, но можно и не заметить, настолько плотно она вписана в застройку и не заступает через красную линию. Фасад Сант-Андреа выходит на небольшую площадь Мантеньи172 и словно бы стиснут соседними домами, хотя слева – монастырь, а справа – объемы самого Сант-Андреа, торговым боком вторгающегося в Пьяццу Эрбе с ратушей и ротондой.

Вход, задуманный Леоном Баттиста Альберти, отсылал к Арке Тита, окруженной римскими термами. Удивленный зев псевдоантичного входа привстает над прочей архитектурой центра, будто бы реагируя на давление со всех сторон, которое сплющивает его и оттого возвышает. Тем более что врата собора приподняты над площадью достаточно высоко – к ним ведет крутая лестница, облюбованная голубями да людьми.

Арка эта кажется странной и непонятно как залетевшей в Ломбардию тенью сложноустроенного рисунка, внезапно возникающего среди более-менее привычных градостроительных форм тесной и кривоватой средневековой застройки, в которую Сант-Андреа вписана столь корректно, что на нее не сразу обращаешь внимание.

Площадь Мантеньи невелика и более похожа на промежуток, точнее даже проток, от коего можно пойти налево – к герцогскому замку, а можно направо, мимо Ротонды и Ратуши, в глубь невысоких (а вся Мантуя почти такая вот низкорослая) кварталов. Глазея по сторонам, я заметил Сант-Андреа с ее воспаленным, будто бы ангинным зевом, лишь после того, как чуть было не споткнулся о ее лестницу, более всего напоминающую почему-то о вокзале.