Бастард де Молеон - Александр Дюма

— Ага! Вы боитесь, вы обманываете меня!

— Я не боюсь, государь, я хочу лишь заслужить немного вашего доверия. Ведь точно так же мы получим через несколько дней доказательство без шума, без скандала, который погубит девушку.

— Я хочу получить это доказательство сию же минуту и требую его от вас, иначе я не поверю вашим обвинениям.

— Я повинуюсь, господин мой, — мучительно страдая, ответила Мария.

— Я жду вас с большим нетерпением, сеньора.

— Ваша воля будет исполнена, государь.

— Если вы сказали правду, донья Мария, то завтра в Испании не останется ни одного мавра: они все станут изгнанниками и беглецами.

— Значит, завтра, сеньор, вы станете великим королем, а я, несчастная беглянка, бедная покинутая женщина, буду благодарить Бога за высочайшее счастье, которое он даровал мне в этом мире, — за уверенность в вашем благополучии.

— Сеньора, вы побледнели, вы еле держитесь на ногах, не желаете ли, чтобы я позвал…

— Не надо никого звать, государь, прошу вас… Я пойду к себе… Я попросила принести вина, приготовила прохладительное питье, которое ждет меня на столе… У меня жар, но когда я утолю жажду, мне станет лучше, поэтому не беспокойтесь обо мне, прошу вас. Но я клянусь вам, — вдруг воскликнула Мария, быстро идя в сторону соседней комнаты, — клянусь, что там кто-то есть! На этот раз я слышала чьи-то шаги, я не ошиблась…

Дон Педро и Мария, схватив факелы, бросились в комнату: она была пуста, ничто не обнаруживало, что в ней кто-то был.

Только портьера перед наружной дверью, которую Хафиз показал Мотрилю, дрожала.

— Никого! — удивилась Мария. — Но я ясно слышала.

— Я вам говорил, что здесь никого быть не может… О Мотриль, Мотриль! Как страшно я отомщу тебе за предательство. Так значит, сеньора, вы вернетесь?

— Я только предупрежу Аиссу и вернусь через потайной ход.

Донья Мария попрощалась с королем; охваченный лихорадочным нетерпением, он почти не чувствовал в душе признательности к той, которую он в прошлом любил.

А ведь донья Мария была женщиной красивой и страстной, такой женщиной, которую, увидев однажды, забыть нельзя было.

Гордая и смелая, она внушала уважение, когда боролась за свою любовь. Не раз этот король-деспот дрожал, видя ее в гневе, но гораздо чаще его пресыщенное сердце трепетало в ожидании прихода любовницы. Поэтому, когда она ушла, объяснившись с ним, у него возникло желание побежать следом за ней с мольбой:

— Мне не нужна Аисса, мне ни к чему мелкие подлости, что творятся под покровом ночи. Вы единственная, кого я люблю, только вы можете утолить мою страстную жажду любви.

Но донья Мария закрыла за собой железную дверь, и король лишь мог услышать, как, задевая стены, прошелестело ее платье, а под ногами захрустели сухие ветки.

Когда донье Марии почудилось, будто в соседней комнате кто-то ходит, Мотриль всего лишь едва коснулся ногой пола. Он снимал сандалии, чтобы поближе подойти к ковровой портьере и услышать, что замышляется против него. Раскрытие тайны Аиссы внушило ему опасения и страх. Он не сомневался, что донья Мария его ненавидит; он был уверен, что она попытается погубить его, хуля его политику и раскрывая его честолюбивые планы; но ему была невыносима мысль, что дон Педро может оказаться равнодушным к Аиссе.

Аисса, обрученная с Молеоном, Аисса, потерявшая девственность, лишалась для дона Педро прелести и привлекательности; перестать держать в руках дона Педро обещанием любви Аиссы означало для Мотриля потерять узду, на которой он старался удерживать этого необузданного скакуна.

Пройдет несколько мгновений, и вся эта постройка, возведенная тяжким трудом, рухнет. Аисса, уверенная в том, что она под защитой Марии Падильи, вместе с подругой явится к дону Педро и до конца раскроет ему свою тайну… Тогда донья Мария снова вернет себе все свои права, а Аисса их потеряет; тогда Мотриль, пристыженный, опозоренный, презираемый всеми, словно жалкий фальшивомонетчик, отправится вместе с соотечественниками в мрачный путь изгнания, если, конечно, прежде его не унесет в могилу ураган королевского гнева. Вот что вставало перед мысленным взором мавра, когда Мария объяснялась с доном Педро, и вот почему ее слова, словно капли расплавленного свинца, падали на свежую рану честолюбца Мотриля.

Охваченный ужасом, прерывисто дыша, то холодный, как мрамор, то пышащий жаром, как кипящая сера, Мотриль, сжав рукоятку своего надежного кинжала, спрашивал себя, почему он не убьет одним махом своего повелителя, который слушает, и разоблачительницу, которая рассказывает, почему не спасает свою жизнь и свое дело.

Если рядом с доном Педро находился бы другой ангел-хранитель, а не Мария, этот ангел обязательно предупредил бы короля, какой страшной опасности он подвергается в эти мгновенья.

Неожиданно чело Мотриля разгладилось, пот, который струился по нему, стал менее обильным и не столь холодным. Два слова Марии, открывшей ему путь к спасению, одновременно заронили мысль о преступлении.

Поэтому он дал ей спокойно договорить; она могла высказать дону Педро все, что думает; и, лишь услышав ее последние слова, мавр, уже не надеясь что-то еще узнать, покинул свое укрытие, и ковровая портьера задрожала после его ухода, на что обратили внимание дон Педро и донья Мария.

Выйдя из комнаты, Мотриль на секунду остановился и подумал: «Я в три раза быстрее попаду в ее комнату через патио, чем она — через потайной ход».

— Хафиз, беги на переход в галерею, — сказал он, ударив по плечу этого молодого тигра, который на лету ловил каждое его приказание, — задержи донью Марию, когда она появится, проси у нее прощения так, словно тебя привело к ней раскаяние, обвиняй меня, если хочешь, признавайся во всем, выдавай все тайны… Делай все что угодно, только задержи ее на пять минут, пока она не вошла на галерею.

— Слушаюсь, господин, — ответил Хафиз и, вскарабкавшись, словно ящерица, по деревянной колонне, оказался на переходе в галерее, где уже слышались шаги Марии Падильи.

Тем временем Мотриль обогнул сад, по лестнице взошел на галерею и проник в комнату доньи Марии. В одной руке он сжимал кинжал, в другой держал маленький золотой пузырек, который достал из-за широкого пояса.

Когда он вошел в комнату, древко факела уже залил наполовину сгоревший воск. Аисса безмятежно спала на подушках. Из ее приоткрытых уст вместе с ароматом дыхания иногда слетало дорогое имя.

— Сначала ее, — зловеще глядя на Аиссу, прошептал мавр. — Мертвая, она не признается в том, в чем хочет заставить ее признаться донья Мария… «О, Аллах! убить мое дитя, — бормотал он, — спящее дитя… ту, кому, если бы я не испугался, Аллах Всемогущий, наверное, предназначает корону… Нет, подождем… Пусть она умрет последней, а я сохраню еще хоть миг надежды».