Бастард де Молеон - Александр Дюма

Итак, английский монарх ждал благоприятного момента.

Дюгеклен же не чувствовал грозы. Он доверчиво жил под дланью, которую считал всесильной, своего победителя при Наваррете.

Но вот, свет, которого так страстно жаждал прославленный пленник, озарил решетки его комнаты. Сир де Лаваль привез в Бордо выкуп. Этот благородный бретонец уведомил о своих намерениях и своей миссии принца Уэльского.

Был полдень. Косые лучи солнца проникали в комнату коннетабля, который сидел в одиночестве и с грустью смотрел, как они все меньше и меньше освещают голую стену.

Зазвучали фанфары, забили барабаны, и коннетабль понял, что к нему явилась знатная особа.

В комнату с непокрытой головой вошел улыбающийся принц Уэльский.

— В чем дело, сир коннетабль? — спросил он, пока Дюгеклен приветствовал его, преклонив колено. — Вы не желаете выйти на солнце? Оно такое прекрасное сегодня.

— Видите ли, ваша светлость, мне больше нравится пение соловьев в родном краю, нежели писк мышей в Бордо, — возразил Дюгеклен. — Но человек не может роптать на то, что делает Бог.

— Совсем наоборот, сир коннетабль, иногда Бог предполагает, а человек располагает. Вам известны новости из Бретани?

— Нет, ваша светлость, — ответил Бертран взволнованным голосом, потому что милое имя родины всколыхнуло в его сердце и тревогу и радость.

— Так вот, сир коннетабль, скоро вы будете свободны, деньги привезли. Сообщив эту новость, принц пожал изумленному Бертрану руку, и, улыбаясь, вышел.

— Господин управляющий, — за дверью обратился он к офицеру, которому была поручена охрана пленника, — извольте пропустить к коннетаблю друга, который привез ему из Франции деньги.

Отдав этот приказ, принц уехал из замка.

Мрачный и озабоченный управляющий остался один на один с коннетаблем. Неожиданный приезд де Лаваля разрушил все замыслы королевского совета Англии, и, несмотря ни на что, Дюгеклен должен был быть освобожден.

Без специального приказа короля Эдуарда управляющий не мог нарушить волю принца Уэльского, а этот приказ не поступал.

Однако управляющий знал о тайных намерениях королевского совета Англии, понимал, что освобождение коннетабля станет источником несчастий для его родины и огорчит короля Эдуарда. Поэтому он решил попытаться самостоятельно сделать то, чего еще не успело сделать английское правительство, потому что Молеон быстро исполнил свою миссию, а бретонцы с таким же воодушевлением спешили освободить своего героя.

Вот почему управляющий, вместо того чтобы отдать смотрителю приказ пропустить де Л аваля, как ему повелел принц Уэльский, пришел побеседовать с коннетаблем.

— Теперь вы свободны, господин коннетабль, — сказал он, — а потерять вас будет для нас истинным горем.

Дюгеклен улыбнулся.

— Почему же? — спросил он, насмешливо гладя на управляющего.

— Потому что, мессир Бертран, для простого рыцаря, вроде меня, величайшая честь — охранять столь могучего воина, как вы.

— Полно! — воскликнул коннетабль с присущей ему жизнерадостностью. — Я из тех людей, что в итоге сражений вечно попадают в плен. Я непременно снова стану пленником принца, и тогда вы опять будете сторожить меня, ибо, клянусь вам, охраняете вы надежно.

— Мне остается одно утешение, — вздохнул управляющий.

— Какое?

— У меня под стражей тысяча двести ваших товарищей, пленных бретонцев… С ними я и буду вспоминать вас.

Дюгеклен почувствовал, что радость покидает его при мысли об остающихся в плену друзьях, тогда как он, избавившись от рабства, вновь увидит солнце родины.

— Эти достойные воины будут огорчены вашим отъездом, — прибавил управляющий, — но я, благодаря моей доброй службе, скрашу им тоску плена.

Бертран снова вздохнул и на сей раз принялся молчаливо расхаживать взад-вперед по каменным плитам пола.

— Вот оно — прекрасное преимущество гениальности и достоинства! — продолжал управляющий. — Благодаря своим заслугам один человек стоит тысячи двухсот.

— Как это понимать? — спросил Бертран,

— Я хочу сказать мессир, что суммы, привезенной сиром де Лавалем за ваше освобождение, хватит на то, чтобы выкупить тысячу двести ваших товарищей.

— Истинная правда! — пробормотал коннетабль, еще глубже задумавшись и помрачнев.

— Впервые я воочию вижу человека, который может стоить целой армии, — разглагольствовал англичанин. — Ведь ваши тысяча двести бретонцев, сеньор коннетабль, настоящая армия, и они самостоятельно могут вести кампанию. Клянусь святым Георгием, мессир, будь я на вашем месте и имей столько денег, я вышел бы отсюда только как прославленный полководец во главе своих тысячи двухсот солдат.

«Этот славный человек указывает, в чем мой долг, — думал Дюгеклен. — В самом деле, несправедливо, чтобы один человек, созданный, подобно другим людям, из плоти и костей, обходился своей стране столь же дорого, как тысяча двести храбрых и честных христиан».

Комендант внимательно наблюдал, как действуют на коннетабля его намеки.

— Так! — вдруг воскликнул Бертран. — Вы полагаете, что выкуп за бретонцев не превысит семидесяти тысяч флоринов?

— Я уверен в этом, сеньор коннетабль.

— И что принц, получив эти деньги, освободит их?

— Не торгуясь…

— Вы ручаетесь?

— Ручаюсь моей честью и моей жизнью, — ответил управляющий, дрожа от радости.

— Прекрасно, я прошу вас впустить сюда сира де Л аваля, моего соотечественника и друга. Прикажите также моему писцу подняться сюда со всем необходимым, чтобы по форме составить расписку.

Управляющий не терял времени; он был так рад, что забыл о полученном приказе — допускать к пленнику только англичан и наваррцев, его смертельных врагов.

Он передал удивленному тюремщику приказ Бертрана и побежал сообщить обо всем принцу Уэльскому.

Бордо шумел и волновался из-за приезда сира де Лаваля с четырьмя груженными золотом мулами и пятью десятками вооруженных всадников, несущих знамена Франции и Бретани. Значительная толпа следовала за внушительным отрядом, и на лицах можно было прочесть то тревогу и досаду, если это был англичанин, то радость и ликование, если это был гасконец или француз.

Сир де Лаваль на ходу принимал поздравления одних и глухие проклятия других. Но держался он спокойно и невозмутимо; с открытым забралом ехал во главе отряда, вслед за трубачами, положив левую руку на рукоятку кинжала, а в правой держа поводья крепкого черного коня; рассекая волны любопытствующей толпы, не ускорял и не замедлял, несмотря на все препятствия, ход своего коня.