Промис-Фоллс. Книги 1-4 + Отдельные детективы. 8 книг - Линвуд Баркли

– Шеф, но это же откровенная чепу…

– Простите, что вы хотите сказать? – крикнул Огги. – Уж не собираетесь ли вы назвать мои слова чепухой?

Бриндл открыл было рот, но не произнес ни слова.

– Нет. Конечно же, нет, шеф, – ответил он потом, однако в его голосе отчетливо прозвучало неуважение.

– Прекрасно. Займитесь этим немедленно, а мне придется провести здесь с мистером Уивером еще несколько минут, чтобы принести глубочайшие извинения в связи с прискорбным недоразумением. Тэпскотты, насколько я знаю, все еще ждут в холле.

Бриндл с шумом отодвинул свой стул от стола и поднялся, побагровев от злости. Он, разумеется, не поверил объяснению, данному начальником.

– Слушаюсь, сэр. Я выполню распоряжение.

– Кстати, можете упомянуть в разговоре, что мальчишке грозило бы обвинение в даче ложных показаний, если бы я не был столь благодушно настроен сегодня.

Бриндл выглядел так, словно его отхлестали по щекам сырой рыбиной, однако и я сам еще не отошел от изумления, чтобы в полной мере насладиться зрелищем. Предстояло разобраться, какую игру со мной затеял Огги.

– Так точно, – сказал Бриндл. – Я незамедлительно сделаю это.

Повернувшись к выходу, он зацепился за ножку стула, а потом еще и в сердцах поддел его носком ботинка. Стул перекатился по полу и ударился в стену. Бриндл покинул комнату, не оглянувшись, но хлопнул дверью с такой силой, что мы оба чуть вздрогнули.

Какое-то время мы молчали. Просто сидели и смотрели друг на друга.

– Мне хотелось бы вернуть свой телефон, – первым нарушил молчание я.

– Забирай, будь любезен, – отозвался Огги. – Но нам с тобой нужно поговорить.

Было время, когда я работал, питая иллюзию, что придерживаюсь кодекса человека чести.

Считал себя не лишенным идеалов и высоких принципов, которыми руководствовался в своих поступках. Однако с годами пришло понимание, что жизнь вынуждает ежедневно идти на компромиссы. И небольшое отклонение от правил еще не повод, чтобы страдать от бессонницы.

Я точно знаю, когда пересек запретную черту. Чуть больше шести лет назад. Однако я еще мог сделать шаг назад и встать с нужной от этой черты стороны. Дать себе зарок никогда больше так не поступать. И, наверное, какое-то время мне это удавалось, но за последние два месяца я не просто перешел черту. Фигурально выражаясь, я перепрыгнул через нее с шестом. Хорошенько разбежался и сиганул. Я угрожал швырнуть одного молодого человека в реку, запер другого в багажнике, облил третьему брюки бензином и готовился чиркнуть спичкой. Четвертому – ему, кажется, исполнилось только шестнадцать – я заявил, что его правый мизинец станет украшением моей коллекции отрубленных пальцев.

Возьмите горе и гнев, смешайте их в равной пропорции – но тогда уж опасайтесь самого себя.

Впервые я пересек черту еще до переезда в Гриффон. Собственно, именно поэтому я и стал частным сыщиком, уйдя из полиции Промис-Фоллс.

Однажды жаркой июльской ночью я обнаружил, что не в состоянии обращаться с несовершеннолетним подозреваемым в своего рода мягких перчатках для детишек, как предписывает Конституция. Все произошло в одно мгновение. Но даже сейчас, снова прокручивая тот эпизод в памяти, я думаю, что если бы как следует сосредоточился, то смог бы сдержаться.

Я тогда уложил человека в больницу на три недели. Надел на него наручники, нагнул к капоту его машины, а потом положил ладонь ему на затылок, как берешь в руку баскетбольный мяч, и с силой ударил лицом о черный металл «мерседеса».

С неистовой силой.

Он лишился сознания и вообще чудом выжил. Но он был пьян. В дымину. Дважды превысил разрешенный лимит. Потому и не заметил молодую мамочку, переходившую улицу с прогулочной коляской, в которой была ее двухлетняя дочь. Он убил их обеих молниеносно, притормозил на секунду, понял, что натворил, и ударил по газам.

Я же наблюдал за всем этим с противоположного тротуара, где подсовывал штрафную квитанцию под стеклоочиститель «рейнджровера», припаркованного рядом с пожарным гидрантом. Вызвав по рации «скорую», я помчался вдогонку за тем водителем, но прежде успел хорошо рассмотреть его жертв. Когда видишь мертвое дитя, распростертое на мостовой, что-то важное в тебе ломается.

Я заставил его остановиться в трех милях к югу от города. Больше мили он не обращал внимания на сирену и проблесковый маячок на крыше моей патрульной машины, однако потом ненароком съехал на обочину, правые колеса завязли в гравии, и он потерял управление. «Мерседес» занесло, и ему пришлось затормозить. Автомобиль крутануло на месте, и он едва не опрокинулся, а затем угодил прямиком в кювет, где резко остановился.

Когда я подошел к его машине, передняя дверь оказалась открытой, а водитель отмахивался кулаками от раскрывшейся подушки безопасности, словно от пчелиного роя. Из носа шла кровь. Он выбрался наружу, но почти сразу же поскользнулся на траве. Ему с трудом удалось подняться на ноги. Увидев меня, пытался бежать, тупой мерзавец. Будь это угнанная машина, желание скрыться оказалось бы понятным, но нельзя бросить собственный автомобиль со всеми документами и рассчитывать уйти от ответственности.

Я сгреб его сзади за воротник пиджака и прижал к капоту.

Все мои мысли занимал в тот момент образ мертвого ребенка. Я, может, и сумел бы сдержаться, если бы после того, как надел на него наручники, эта мразь не посмотрела на пятна крови на своем лобовом стекле и не произнесла наглым тоном:

«Надеюсь, эта грязь отмоется».

Хрясь!

На секунду я испугался, что убил его. Тело обмякло и соскользнуло с капота в траву. Пришлось сразу же вызвать медиков, но еще до их прибытия я с облегчением заметил, что он дышит. Вот только сознание вернулось к нему лишь через два дня. Я послал его в глубочайший нокаут.

Парень ничего не помнил. Не помнил,