Спасти огонь - Гильермо Арриага

В этой сраной тишине слышишь оглушительный шум внутри себя. Эсмеральда. Эсмеральда. Эсмеральда. Сука. Сука. Сука.

Он перебрался в средней паршивости отель в Тлалнепантле, где никто не станет искать киллера. Не выходил — посылал коридорного за бургерами, молочными коктейлями и прочим фастфудом, потому что в долбаном рум-сервисе еда была такая, что и с голоду помереть недолго: куриная грудка, салат от шефа, бульон, клаб-сэндвич. На диете они там все, что ли? Денно и нощно отслеживал, нет ли чего в новостях про Хосе Куаутемока. Ничего. Зато правительство гордо рапортовало о снижении преступности в шестнадцати регионах страны. Как водится, политиканы, любители присвоить себе чужую славу, уверяли, что это из-за правильных стратегий, призванных победить неистовый бич преступности, а не из-за волшебной етитской силы картеля «Те Самые».

Машина, сведущий в метадискурсе, герменевтике, казуистике и эвристике преступности, понимал, что картель «Те Самые» неспроста так жестко подавил попытку убийства Хосе Куаутемока — видно, у них какие-то делишки с правительством. Сивого охраняют, чтобы вода не мутилась. Это ясно как божий день. Многие банды из Мехико жаловались, что некоторые их члены вознеслись, как Ремедиос Прекрасная, что тоже говорило о зачисточке со стороны «Тех Самых».

Картель выразился ясно: «Уебывай. Если найдем — на кусочки порежем». Но Машина не из тех, кто бегает. Он снюхается с картелем «Самые-Самые Другие». Предложит быть их наместником в центре страны. Возглавит банды, несогласные с владычеством «Тех Самых», и пообещает вернуть территории и подконтрольный бизнес. Но сперва нужно показать им себя во всей красе. Первый шаг: подорвать баланс мира и прогресса. Подстегнуть насилие. Устроить беспредел кинг-конговских масштабов, чтобы «Те Самые» света не взвидели. Философия камикадзе в чистом выражении. Не зря он все-таки столько в новости втыкал: поднаторел в передовых техниках международной преступности.

Оказавшись за пределами тюрьмы, я немедленно позвонила Педро: «Мне срочно нужно тебя видеть». Мы договорились встретиться в кафе рядом с его офисом. Когда я приехала, он уже меня поджидал. «Почему такая спешка?» Я в общих чертах обрисовала картину моих все более близких отношений с Хосе Куаутемоком, супружеских свиданий дважды в неделю, ночей в люксе, переговоров с Кармоной и того, как меня охраняли «ребятки». Педро изумился: «Да у тебя там почти что брак. А мы с Эктором ни слухом ни духом. Конспираторы!»

Он отругал меня, что я не поделилась своими похождениями раньше: «Ты соображаешь, как рисковала, когда ездила в тюрьму по ночам в сопровождении неизвестно кого? Это тебе не в загородный клуб на свидания кататься». Сказал, что я всегда могу на него рассчитывать. В следующий раз, когда соберусь встречаться с Хосе Куаутемоком, чтобы сообщила ему. Он даст указания Рокко, своему начальнику безопасности (которому не нужно ничего объяснять — он будет молчать как рыба), чтобы тот мне помог. Я согласилась. Рокко, серьезному неразговорчивому великану, руководившему восемью телохранителями Педро, можно было доверять.

«Я тебе еще не все рассказала». Педро удивился: «Куда уж больше?» Я поведала, какое предложение сделал мне Франсиско Моралес. Педро прекрасно его знал, как выяснилось. Политик старой закалки, член Институционно-революционной партии, не без грешков. За любезностью скрывается злобный хитрый тип. «Он покупал картины у нас в галерее. Денег не жалеет». Известно было, что он занимается нелегальным бизнесом. Судя по слухам в политической тусовке, добавил Педро, из Израиля, несмотря на посольский статус, его чуть не выдворили и не объявили персоной нон грата, и все из-за коррупционных скандалов. Каких — точно неизвестно, но основательно взбесивших израильские власти. Президент немедленно лишил его полномочий, и только так удалось избежать крупного дипломатического конфликта и потоков грязи в прессе. Именно поэтому — а не потому, что якобы обидел президента, — Панчо Моралес оказался на должности директора Восточной тюрьмы.

«Совесть у него отсутствует», — со знанием дела сказал Педро. Рассказывая мне про свою карьеру, Моралес не упомянул управление Федеральной службой разведки и работу в специальном отделе Министерства внутренних дел, занимающемся вопросами политического контроля. Он был экспертом по про-течкам режима, и могущество его состояло в распоряжении гигантским объемом информации. Он имел доступ к самым незначительным данным о любом гражданине: сколько тот истратил за месяц и на что именно, в каком банке хранит деньги, на ком женат, сколько детей, куда ездит, кому звонит и как часто, какую машину водит, какие штрафы получал, сколько налогов не заплатил, есть ли счета за границей, даже что покупает в супермаркете. От этих рассказов Педро мне стало дурно. Я и не представляла, что власти могут собрать столько информации о каждом из нас. «Захочет тебя погубить — погубит. И на секунду не задумается».

«А ты ничего не можешь сделать?» — спросила я. Педро подумал, прежде чем ответить. Моралес — опасный противник. Скорпион, засевший в самом нутре мексиканской политической системы. «В ближнем круге его не любят, — наконец сказал Педро, — но он получает поддержку от нечистоплотных политиков, которые ему чем-то обязаны. Иначе почему, ты думаешь, президент вступился за него? Он слишком много про слишком многих знает». В глубине души я надеялась, что Педро меня сейчас уверит: все будет хорошо. Ничего подобного. «Придется тебе подыгрывать ему, пока мы думаем, что делать. Может, что и получится. Но только не провоцируй его. А то дорого поплатишься».

Сомнений не оставалось: я в ловушке. Колодки сомкнулись вокруг моих щиколоток. Если я попытаюсь вырваться силой, только вызову неостановимое кровотечение. Придется с ним встретиться, хотя от одной мысли об этом тошнит. Не говоря уже о касаниях или поцелуях. У меня внутри все переворачивалось. Но образ Хосе Куаутемока в карцере или под пытками вызывал еще худшую тошноту. Достанется же ему за то, что связался с замужней богачкой, а он и знать не будет, откуда ему прилетело.

Педро пообещал мне помочь. «Ну ты и вляпала нас, милая». Меня немного успокоило, что он сказал это во множественном числе. Как только он ушел, я получила сообщение от Моралеса: «Я же сказал: напиши, как только выйдешь из тюрьмы». Я ответила сухим: «Здравствуйте, директор. Свяжусь с Вами позже». Когда отправила, меня забил озноб.

Потом я поехала в «Танцедеи». Моя новая анархическая хореография набирала силу. Это была самая волнительная моя работа, созданная с таким чувством необходимости творить, какого я не испытывала раньше. Движения, сценография, исполнение обозначали не только начало нового этапа в моей личной