Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

Я заявил, что поступал в соответствии с его же инструкциями, ограничивая себя в общении с генералом Бонапартом беседами только на медицинские темы. Он повторил свою угрозу выслать меня с острова. В связи с этой его угрозой я заявил губернатору, что мой отъезд с острова Святой Елены не вызовет у меня ни малейшего сожаления. После этого разговора сэр Хадсон Лоу отправился к графу Бертрану, с которым он оставался около тридцати минут. Вернувшись от графа Бертрана, он послал за мной, и после того как он заявил, что, по словам графа Бертрана, генерал Бонапарт находится в гораздо худшем состоянии здоровья, чем я о том информирую, его превосходительство приказал мне представить ему письменный доклад о здоровье Наполеона.

Примерно в четыре часа дня граф Бальмэн вместе с бароном и баронессой Штюрмер подошли к самым внутренним воротам Лонгвуда, где они встретились с генералом и госпожой Бертран, которые прогуливались с маленьким сыном Артуром в сопровождении гувернантки. Вскоре к ним присоединился генерал Монтолон. Все они оставались вместе примерно час, разгуливая между помещением охранного поста и внутренними воротами Лонгвуда. Было забавно наблюдать за поведением сэра Томаса Рида, который всё это время стоял или двигался перед дверью комнаты капитана Блэкни с подзорной трубой в руках. Особенно смешны были его жестикуляции в то время, когда на Лонгвуд пал густой туман, который полностью скрыл прогуливавшихся с поля зрения сэра Томаса Рида, безуспешно пытавшегося разглядеть их в подзорную трубу.

Как мне рассказали, сэр Хадсон Лоу явился к графу Бертрану для того, чтобы предложить построить в Лонгвуде солдатский барак для прогулок в нём Наполеона в качестве возмещения постоянного недостатка тени в Лонгвуде. Разговор между ними также коснулся темы ограничений. Граф Бертран высказал те же замечания, которыми утром со мной поделился Наполеон. Граф Бертран также информировал его превосходительство о мнении, высказанном лордом Амхерстом.

Вечером встретился с Наполеоном. Его состояние здоровья было точно таким же, как и утром. Рассказал мне, что через подзорную трубу видел госпожу Штюрмер, с похвалой отозвавшись о свежести её розовых щёк.

29 сентября. Капитан Блэкни получил приказ явиться в «Колониальный дом». Я послал с ним мой отчёт о состоянии здоровья Наполеона, обратившись одновременно с просьбой привезти в Лонгвуд морской воды для ванны Наполеона.

Виделся с Наполеоном, который находился в гораздо лучшем настроении. Он с большим удовольствием отдал дань противоцинготным овощам. Его дёсны стали немного лучше. Опухшие нижние конечности остались примерно такого же размера, но причиняли меньше боли.

Завели с ним забавный разговор о святых покровителях. Он спросил меня, кто был моим святым покровителем — какое у меня было христианское имя? Я ответил, что ношу имя своей семьи — О’Мира, но назван Барри в честь лорда Авонмора, ирландского пэра.

«Но, — заявил Наполеон, смеясь, — у вас должен быть святой покровитель, чтобы заботиться о вас и молиться за вас на том свете?» Я напомнил ему о моём втором христианском имени. «А! — воскликнул Наполеон. — Тогда он будет молиться за вас. Святому Наполеону следовало быть весьма благодарным мне и делать всё в его власти для меня на том свете. Бедняжка, раньше никто не знал о нём. В календаре у него не было даже своего дня. Я определил для него этот день и убедил папу римского внести в календарь день Святого Наполеона, а именно день моего рождения, 15 августа. Я вспоминаю, — продолжал он, — когда я был в Италии, священник молился о бедном грешнике, который расстался со своею жизнью. Его душа предстала перед Богом и от него потребовали, чтобы он дал отчёт о всех своих деяниях. Зло и добро были брошены на противоположные чаши весов для того, чтобы определить, которая из них перевесит. Чаша с добром оказалась намного легче и немедленно взмыла к коромыслу весов. Бедная душа грешника была приговорена к пребыванию в аду. Ангелы препроводили его душу к бездонной яме, вручили её дьяволам и те бросили её в огонь.

«Уже, — продолжал рассказывать проповедник, — всепожирающий огонь полностью покрыл ноги и проследовал дальше до внутренней части тела умершего грешника; О! Братия, он почувствовал огонь уже в его жизненно важных органах. Он погрузился полностью в огонь, и лишь его голова еще возвышалась над морем пламени. И тогда он громко пожаловался Богу, а затем своему святому покровителю. «О! Покровитель, — вскричал он, — посмотри на меня! О! Сжалься надо мной и брось на чашу весов все мои добрые дела, всю известь и все камни, которые я отдал на ремонт монастыря».

Его святой покровитель немедленно понял намёк, собрал вместе всю известь и все камни, бросил их на чашу добра, которая немедленно перевесила; чаша зла подскочила к коромыслу весов, и душа грешника в тот же момент оказалась в раю. Теперь вы видите, братия, благодаря этому примеру, как полезно содержать отремонтированный монастырь, ибо, если бы не эта известь и не эти камни, дарованные этим грешником, его бедная душа даже сейчас, дети мои, пожиралась бы в аду огнём; и, тем не менее, вы остаётесь настолько слепыми, что позволяете превратиться в руины монастырю и церкви, построенным ещё вашими предками». В то время, — продолжал, смеясь, Наполеон, — эти канальи хотели построить новый монастырь и воспользовались этим случаем, чтобы достать деньги, которые после этой проповеди полились к ним рекой со всех сторон».

Наполеон затем стал подшучивать над моей профессией. «Вы, врачи, — заявил Наполеон, — находитесь в ответе даже больше, чем мы, генералы, за то, что отправляете людей на тот свет. Что вы скажете в своё оправдание, когда вас призовут отчитаться за все те души бедных моряков, которых вы отправили на тот свет? Или что ваши святые покровители скажут в вашу защиту, когда обвиняющий вас ангел провозгласит: такое-то число людей вы отправили на тот свет тем, что давали им обогревающие средства, вместо того чтобы дать им охлаждающие средства и наоборот; вы помогали людям покинуть эту землю, потому что ошибались в диагнозе и слишком часто пускали им кровь; других вы отправляли на тот свет, потому что слишком редко пускали им кровь; многие погибали по вашей вине, потому что они представляли собой простой сброд, а вы не уделяли им столько же внимания, сколько капитану или адмиралу, или потому что уделяли внимание бутылке, были в театре, или у красивой девушки, и вам не хотелось, чтобы вас беспокоили? Или после выпивки (это слово он произнёс по-английски), когда выходили на работу и без разбора раздавали лекарства направо и налево? Как много людей погибло из-за вас, потому что вы не были с ними в тот момент, когда происходило изменение в их состоянии болезни и лекарство, принятое в нужный момент, могло спасти их? Как много людей погибало в результате плохого качества продуктов, а вы не жаловались на их поставщиков, боясь обидеть их?»

В свою очередь я отметил: что касается моего долга перед совестью, то я считаю себя абсолютно чистым перед нею; человеческой натуре свойственно ошибаться; вполне возможно, что я допускал ошибки, но делал их не намеренно; также я никогда не оказывал меньше внимания простым людям, чем офицерам. Я пытался, по мере моих возможностей, хотя и понимал, что Наполеон свой монолог о врачах говорил полусерьёзно, защищать честь моей профессии. Я также объяснил ему, что в нашей службе врачи ничего путного не достигают, обращаясь с жалобами на поставщиков. Наполеон ответил, что, конечно, человека всегда следует судить по его намерениям, но во всех сферах человеческой деятельности в той или иной степени процветают злоупотребления, которыми главным образом занимаются люди, заинтересованные в этом или опасающиеся жаловаться. Он пытался по возможности искоренять злоупотребления, в чём добился многого, но не смог довести это дело до конца.