Жажда - Трейси Вульф

– Беззащитная – это хорошо, верно? – замечает Лайам, говоря, как типичный говнюк.

Я сердито смотрю на него и вижу, что он берет термос с кровью из мини-холодильника, стоящего внизу одного из моих книжных шкафов, поднимает его, словно извиняясь, затем объясняет:

– Я хочу сказать, что это убаюкает того или тех, кто за всем этим стоит, усыпит их бдительность.

– Или же благодаря этому им будет легче ее убить, – говорит Рафаэль. Его слова небрежны, но в тоне нет ни следа небрежности. Это и неудивительно, ведь он питает слабость к девам, попавшим в беду. И он единственный, кто с самого начала выступал против этого плана.

Но я не знаю, что еще можно сделать. Я не могу игнорировать то, что происходит под спудом. Только так можно предотвратить еще одну войну… или что-то похуже.

Я поворачиваюсь и вижу, что она поднялась по лестнице на крыльцо, но впечатление такое, словно она вот-вот свалится вниз. Мне хочется увидеть ее лицо, но она так укутана, что я могу рассмотреть только похожие на штопоры кудряшки, выглядывающие из-под ее ярко-розовой шапки.

– И что же ты собираешься делать? – спрашивает Мекай. – Что ты ей скажешь?

Понятия не имею. Я знаю, что планировал ей сказать. Что я должен ей сказать. Но иногда от того, что ты должен сделать, очень далеко до того, что получается по факту. Этому меня научил Хадсон… и моя мать.

А потому вместо того, чтобы ответить моему лучшему другу, я спрашиваю:

– Что еще мне нужно узнать?

– Джексон… – начинает Рафаэль, но я взглядом заставляю его замолчать.

– Что еще?

– Драконы вернулись в туннели, – сообщает Лука, говоря со своим раскатистым испанским акцентом, из-за которого кажется, будто все не так скверно, как есть на самом деле. – Я не разобрался, что у них на уме, но разберусь.

– А волки?

Лайам саркастически смеется:

– Дни меняются, а эти говнюки – нет.

– И так будет всегда, – говорит Мекай, ударяя кулаком в кулак Лайама.

– Да, они не изменятся никогда, – соглашаюсь я. – Но не появилось ли в их поведении что-нибудь необычное, о чем мне бы следовало знать?

– Ничего, кроме воя на луну. – Байрон все еще смотрит в окно, и я знаю, что сейчас он думает о Вивьен. – Когда ты собираешься что-нибудь предпринять?

– Они же волки, Бай. Для них выть на луну – это обычное дело, – отвечаю я.

– Ты знаешь, о чем я.

Я и правда это знаю.

– Они никому не причинят вреда, так что история с Вивьен не повторится. Коул дал мне слово.

– Ага. – Он фыркает: – Как будто Коулу можно доверять. Или его шелудивым псам.

С тех пор прошло пять лет, но для вампира это ничто. Особенно когда речь идет о потере твоей пары.

– Она заходит внутрь, – бормочет Байрон, и быстрый взгляд на парадные двери школы говорит мне, что так оно и есть. Розовой шапки и девушки, которой она принадлежит, нигде не видно.

– Я вернусь, – говорю я им, сняв красную толстовку с капюшоном с надписью «Кэтмир», которую носил весь день, и бросив ее на спинку ближайшего стула. Ведь ничто так не устрашает новеньких, как фуфайка с названием школы.

Я спускаюсь по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Понятия не имею, что я сейчас сделаю – и сделаю ли что-то вообще, – но я хочу посмотреть на новенькую. Выяснить, каких неприятностей от нее можно ждать. Потому что я знаю точно – неприятности будут.

Это чувство усугубляется, как только я вижу, что новенькая стоит одна спиной к лестнице и кто угодно может подобраться к ней незаметно, пока она разглядывает шахматный столик, наполовину скрытая нишей, находящейся внизу.

Какого черта? Она здесь всего пару минут, а Мэйси и Фостер уже оставили ее совсем одну? В таком месте, где к ней может подойти любой?

Где любой может к ней пристать… или сделать что-нибудь похуже.

Собственно говоря, я не успеваю спуститься по лестнице даже наполовину, когда вижу, что к ней направляется Бакстер, причем глаза его горят, клыки блестят.

Я делаю ему знак и устремляю на него взгляд, ясно приказывающий отвалить. Не потому, что меня действительно волнует, если он выпьет из этой маленькой человеческой девицы всю кровь – а она действительно маленькая, росту в ней всего пять футов четыре дюйма[17], а потому что есть правила. И одно из этих правил гласит, что нельзя сжирать племянницу директора школы. А жаль, ведь от нее так приятно пахнет. Да, я чувствую едва ощутимый резкий запах, возникший после того, как она много часов провела в дороге, но он не перебивает исходящих от нее ароматов жимолости и ванили.

Интересно, какой у нее вкус.

Но поскольку о том, чтобы пить ее – всю ее кровь или только немного, – не может быть и речи, я заталкиваю эту мысль в глубины моего сознания и преодолеваю оставшуюся часть лестницы одним прыжком.

Она по-прежнему ничего не замечает, и я невольно начинаю гадать, в чем тут дело. Ей что, жить надоело, или она просто на редкость ненаблюдательна?

Надеюсь, что причина заключается не в первом, а во втором, потому что, если бы речь шла о первом, это определенно затруднило бы дело. Особенно здесь, в Кэтмире, где в настоящее время, как мне кажется, все почти утратили связь с цивилизацией. Включая и меня самого.

Я подхожу к ней сзади и вижу, что она берет со столика шахматную фигуру и начинает вертеть ее в руках, как будто это самая интересная штука на свете. Мне становится любопытно, и я смотрю поверх ее плеча, желая разглядеть, что именно кажется ей таким занятным. Но, увидев, на какую фигуру устремлен взгляд – это моя драгоценная матушка во всей своей красе, – я не могу не податься немного вперед, дабы предостеречь:

– На твоем месте я был бы с ней осторожен. Она умеет больно кусаться.

Она вздрагивает, как будто я и впрямь укусил ее, а не предостерег. Стало быть, дело все-таки в обыкновенной ненаблюдательности, а не в том, что ей надоело жить. Что ж, и на том спасибо.

Я хочу предупредить ее, чтобы она ни к кому не поворачивалась спиной, но прежде, чем успеваю что-то произнести, она резко поворачивается ко мне лицом. И когда наши взгляды встречаются, я начисто забываю, что хотел сказать.

Потому что ни хрена себе.

Она совсем не такая, как я ожидал.

Как и все люди, она хрупка. Достаточно одного движения моей руки или клыков – и она умрет. И проблема была бы решена, если, конечно, не считать того, что Фостер бы поднял ужасный срач.

Но когда она смотрит на меня удивленными глазами цвета расплавленного молочного шоколада, я думаю не о том, чтобы убить ее, а о том, какой мягкой выглядит ее кожа.

О том, как мне нравится, как ее кудряшки обрамляют лицо в форме сердечка.