Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Имея в виду эти данные, вполне правомерно было бы предположение, что в перечне «людей своих» в летописном известии о пирах Владимира те люди, который были обозначены как «гости» или «купцы» в договоре 944 г., тоже присутствовали. Просто в этом перечне они были указаны не под этими обозначениями общего характера, а должностными лицами из их среды – сотскими и десятскими.

Выше уже говорилось о несомненной причастности купцов к сотенной организации в древнерусских городах. По крайней мере, в Новгороде это не подлежит сомнению[973]. Какие именно круги населения охватывала децимальная организация, в науке спорят, но очевидно, что, по крайней мере, в домонгольское время это было преимущественно городское население. Вполне вероятно, что сотские и десятские представляли не только собственно купцов как профессиональную группу, но и вообще городское население как социальный класс. Горожане, занимавшиеся ремёслами и промыслами, тоже, конечно, были связаны с княжеской властью – прежде всего, фискальными обязательствами и заказами на продукты и изделия, которые они производили или доставляли. Так можно объяснить присутствие в перечне неких «нарочитых людей», которые примыкают к сотским и десятским – это были наиболее авторитетные и зажиточные люди из городской среды, наделённые какими-то (может быть, даже мелкими и временными) налоговыми и административными поручениями или обязанностями. В классической книге «Древнерусские города» М. Н. Тихомиров именно в таком духе оценивал перечень лиц, которых Владимир приглашал на пиры[974].

Присутствие представителей торговой городской среды в «дружине» на пирах Владимира объясняется не только их связью с князем, но и их связью с боярством. Эти два слоя имели много общего и, прежде всего, местожительство – они жили главным образом внутри городских стен. Выше уже приводились летописные данные о городских боярских усадьбах (с. 458). В ценной работе П. Бушкович, сопоставляя свидетельства письменных источников с данными археологии по трём землям Руси (Киевской, Смоленской и Новгородской), приходит к выводу о преимущественно городском образе жизни боярства в XI–XII вв.[975] «Городскую оседлость» как традиционную черту русской знати справедливо подчёркивает X. Рюсс, указывая на её отличие в этом смысле от знати западноевропейской[976].

Каждому из двух слоев совсем не чужды были занятия другого– бояре занимались торговыми и финансовыми операциями, а купцы готовы были взяться за оружие.

О боярах Тихомиров, опираясь на летописные и актовые источники, писал, что они «играли видную роль как в экономической, так и в политической жизни города» и что «участие в торговле и ростовщичестве тесно связывало бояр с широкими кругами городского населения, в особенности с купеческой верхушкой»[977]. Учёный ещё не располагал новгородскими берестяными грамотами, первые из которых были только-только открыты на момент публикации его книги вторым изданием. Между тем, они служат одним из наиболее ярких свидетельств коммерческих занятий боярства; в них мы находим рядом с упоминанием лиц высшей новгородской знати списки должников и отданных в рост сумм, перечни товаров и продуктов ремесленного производства, отчёты о торговых операциях и т. д. Данные такого рода бросаются в глаза, но иногда интерпретируются как специфически новгородское явление[978]. С этим трудно согласиться. Коммерческие занятия боярства прослеживаются и в других землях Древней Руси, и о них именно как об общерусском явлении говорил тот же Тихомиров, который ссылался, например, на свидетельства «Русской Правды» и внешнеторговых договоров Смоленска XIII в. Исключительность Новгорода состоит лишь в том, что данные, происходящие из него, несравненно более показательны и обильны по сравнению с отрывочными упоминаниями из других регионов.

Из берестяных грамот как XI-го, так и всех последующих веков вплоть до XV-ro, следует, что бояре пускали в коммерческий оборот ту часть налоговых поступлений, которая шла в их пользу при исполнении судебно-административных функций[979], – подобно тому, как поступали «росы», которые, согласно «De administrando imperio» Константина, собрав дань в полюдьях, отправляли затем полученные продукты на продажу в Византию. Формы несколько меняются, но механизм остаётся, в сущности, прежним.

Те же новгородские данные прямо говорят о военных занятиях купцов. В главе III приводились летописные известия о том, что купцы воюют вместе с гридьбой и огнищанами (с. 347). К этим известиям ХII-ХIII вв. можно присовокупить те, которые говорят о том, как в случае военных действий и отсутствия князя в городе новгородцы собирали средства «крутитися на воину» именно купцам[980]. Судя по всему, к XIII в. грань между знатным воином и купцом по сравнению с X в. обозначилась резче, но она всё-таки не была непроходимой.

Конечно, не случайно, что между знатью и виднейшими представителями городской среды часто возникают политические союзы, особенно тогда, когда их объединяло противостояние княжеской власти. Некоторые историки считают, что боярство либо с самого начала доминировало в этом союзе, либо со временем перехватывает политическую инициативу у горожан и совершенно подавляет их голос на вече[981]. По всей видимости, такие оценки страдают некоторым преувеличением– в действительности демократическое начало в «вечевой стихии» жило всегда вплоть до её затухания в XIV–XV вв.[982] Но в данном случае главное зафиксировать не перевес на вече той или иной социальной группы в тот или иной момент и в том или ином месте, а сам факт совместного участия боярства и горожан или, по крайней мере, городской верхушки в политической жизни. Задавшись вопросом о том, как в известиях XII в. летописцы оценивают общественную роль и действия знати, Б. Н. Флоря в недавней статье пришёл к убедительному выводу, что «в общественном сознании» существовала «тесная связь между „боярством“ и населением главного центра „земли“. Они выступают совместно, в некоторых случаях „бояре“ выступают как люди, организующие и направляющие действия городской общины, в других случаях в изображении летописца знать с этой общиной сливается и растворяется в этом общем понятии»[983]. Как показывают некоторые летописные данные, приводимые ниже, совместное участие бояр и горожан в политической жизни фиксируется уже в начале XI в.