Трагедия Цусимы - Владимир Семенов

Дальномер работал; Владимирский резким голосом отдавал приказания, и гальванеры бойко вертели ручки указателей, передавая в башни и плутонги расстояния до неприятельских судов…

— Ничего!.. — подумал я, выходя из рубки; но тотчас же мне пришла мысль: «Ведь они не видят того, что творится на броненосце!..»

Выйдя из рубки, я стал жадно смотреть с переднего мостика, не сбылись ли мои недавние мечты, которых я не смел сам себе громко высказать…

Нет!..

Неприятель уже закончил поворот; его 12 кораблей в правильном строе, на тесных интервалах, шли параллельно нам, постепенно выдвигаясь вперед… Никакого замешательства не было заметно. Мне казалось, что в бинокль Цейсса (расстояние было немного больше 20 кабельтовых) я различаю даже коечные ограждения на мостиках, группы людей… А у нас? Я оглянулся. Какое разрушение!.. Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубе, груды трупов… Сигнальные, дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов, — все сметено, все уничтожено… Позади — «Александр» и «Бородино», тоже окутанные дымом пожара…

Нет! Это было совсем непохоже на 28 июля!..

Неприятель, выйдя вперед, начал быстро склоняться вправо, пытаясь выйти на пересечку нашего курса, но мы тоже повернули вправо и снова привели его почти на траверз (Траверз — направление, перпендикулярное диаметральной плоскости корабля, или, что то же, — его курсу).

Было 2 часа 5 мин. пополудни.

Кто-то прибежал доложить, что попало в кормовую 12-дюймовую башню. Я пошел посмотреть. Часть крыши со стороны левого орудия была разорвана и отогнута кверху, но башня вращалась и энергично стреляла…

Старшему офицеру, руководившему пожарными партиями, оторвало ногу, и его унесли. Людей становилось все меньше. Отовсюду, даже из башен, куда осколки могли проникать только через узкие просветы амбразур, требовали подкреплений на замену убывших. Убитых, конечно, оставляли лежать там, где они упали, но даже и на уборку раненых не хватало рук…

На военных судах всякому человеку в бою назначено свое место и свое дело; лишних — нет; резерва — не существует. Единственный ресурс, которым мы располагали, это была прислуга 47-мм пушек и пулеметов, которая, чтобы не подвергать ее напрасному расстрелу, с началом боя была убрана под броневую палубу. Теперь эти люди оказались совершенно свободными, так как вся их артиллерия, стоявшая открыто на мостиках, была уже уничтожена без остатка. Ими и пользовались. Но это была капля в море… Относительно пожара — если бы даже нашлись люди, то не было средств для борьбы с огнем. Шланги, сколько раз их ни заменяли запасными, немедленно превращались в лохмотья. Наконец запасы иссякли. А без шлангов как было подать воду на мостики и на ростры, где бушевало пламя?.. Особенно ростры, где стояли пирамидой 11 деревянных шлюпок… Пока этот лесной склад горел только местами, так как в шлюпках еще держалась вода, налитая в них перед боем. Но она вытекала через многочисленные дыры, пробитые осколками, а когда вытечет…

Разумеется, делали, что могли. Пытались затыкать дыры в шлюпках, таскали воду ведрами…(На эскадре, по приказанию командующего, железные банки из-под машинного масла не выбрасывались, а судовыми средствами переделывались в ведра. Эти самодельные ведра во множестве были расставлены по всем палубам) Не знаю, нарочно были закрыты шпигаты или они просто засорились, но вода плохо стекала за борт, и на верхней палубе ее было по щиколотку. Это обстоятельство принесло большую пользу, так как, во-первых, сама палуба не горела, а во-вторых, в этой же воде мы тушили валившиеся сверху горящие обломки, просто растаскивая и переворачивая их.

Близ правой носовой 6-дюймовой башни, у трапа на передний мостик, я увидел флаг-офицера мичмана Демчинского с партией баковых сигнальщиков. Подошел к нему. Мичман Головнин (командир башни) угостил нас холодным чаем, который был у него запасен в бутылках.

Кажется — пустяки, а стало веселее.

Демчинский сообщил, что первый снаряд, попавший в броненосец, угодил как раз во временный перевязочный пункт, устроенный доктором, казалось бы, в самом укромном месте — в верхней батарее, у судового образа между средними 6-дюймовыми башнями. Много народу перебило; доктор как-то уцелел, но судовой священник — иеромонах о. Назарий — был тяжело ранен.

Мне захотелось пойти взглянуть.

Судовой образ, вернее, образа, так как их было много, — все напутственные благословения броненосцу — остались совершенно целыми; даже не разбилось стекло большого киота, перед которым в висячем подсвечнике мирно горело несколько свечей; кругом — ни души; только между исковерканными столами, табуретами, разбитыми бутылками и разбросанным перевязочным материалом — несколько трупов да груды чего-то, в чем с трудом можно было угадать остатки человеческих тел…

Не успел я окинуть глазами эту картину разрушения, как сверху, по трапу, спустился Демчинский, поддерживая флаг-офицера лейтенанта Свербеева, который с трудом держался на ногах, задыхался и просил пить. Я зачерпнул из ведра воды в десантный котелок, валявшийся тут же, и подал ему. Но руки у него тоже слушались плохо. Демчинский и я помогали ему. Он жадно пил, произнося отрывочные фразы: «Пустяки… скажите флаг-капитану… сейчас приду… задохнулся проклятыми газами… только отдышаться…» Его посиневшие губы с усилием втягивали воздух; в горле, в груди что-то хрипело, но, конечно, не ядовитые газы — с правой стороны спины тужурка была сильно изорвана и оттуда обильно сочилась кровь… Демчинский дал ему двух провожатых, чтобы довести до перевязочного пункта, а мы опять поднялись наверх.

Я вышел на левую сторону между носовой 12- и 6-дюймовой башнями посмотреть на японскую эскадру…

Она была все та же!.. Ни пожаров, ни крена, ни подбитых мостиков… Словно не в бою, а на учебной стрельбе! Словно наши пушки, неумолчно гремевшие уже полчаса, стреляли не снарядами, а… черт знает чем!..(В бою при Цусиме японцы потеряли: убитыми — 113, тяжело раненными — 139, серьезно раненными 243 и легко раненными — 42 (!). Помимо отзывов японских офицеров, которые могут быть пристрастными, эти цифры говорят достаточно красноречиво. Почти половина потерь (252 из 537) — убитые и тяжело раненные, другая половина — серьезно раненные и легко раненные — меньше 8 %. Общее число потерь — ничтожно. Очевидно, наши снаряды или не рвались вовсе, или рвались плохо, т. е. на небольшое число крупных кусков. Разрывной заряд японских снарядов был в 7 раз больше, чем у наших, и состоял не из пироксилина, а из шимозы (а может быть, из чего-нибудь еще сильнейшего). Шимоза при взрыве развивает температуру в 1 2/3 раза высшую, нежели пироксилин. В грубом приближении можно сказать, что один удачно разорвавшийся японский снаряд наносил такое же разрушение, как 12 наших, тоже удачно разорвавшихся. А ведь эти последние часто и вовсе не рвались…)

С чувством, близким к отчаянию, я опустил бинокль, отвернулся и пошел на корму…

— Последние фалы сгорели, — сообщил мне Демчинский, — я думаю увести своих людей куда-нибудь за прикрытие.

Я, конечно, вполне с ним согласился: чего было сигнальщикам торчать под расстрелом, когда не оставалось средств для сигнализации.