Калигула - Зигфрид Обермайер

Солдату бросили свернутую тогу осужденного, и он принялся стегать с большим рвением.

Кассий Херея вместе с другими трибунами стоял у ложи императора и наблюдал за извивающимися в мучениях обнаженными телами, на которых тяжелые кожаные плети оставляли кровавые борозды. Картина не была новой для Хереи, ведь в легионе ему много раз приходилось видеть бичевания. Но причиной всегда бывали конкретные проступки, а число ударов ограничено и известно заранее. Здесь же били до потери сознания. Кроме того, он вообще сомневался в вине некоторых осужденных. Как долго еще будет продолжаться кровавая пляска? И почему преторианцы должны были работать палачами? Потому что его, главного палача, все сложнее было удовлетворить.

Тут и там потерявших сознание снимали со столбов и укладывали на землю. Потом им давали нюхать крепкие эссенции, чтобы они пришли в себя и прочувствовали свой конец. Вот уже несколько раз Калигула напоминал палачам:

— Они должны чувствовать, как умирают! Я не желаю легких смертей!

Потом замученных передали в руки других преторианцев, натренированных в казнях подобного рода, которые сильными ударами стали отделять головы от истерзанных тел. Когда дошла очередь до Секста Папиния, привели его отца, купившего жизнь предательством.

Император прокричал ему:

— Встань впереди, Аниций Цереал, чтобы лучше видеть, как умирает сын.

Палач поднял меч, и Цереал закрыл глаза, но Калигула заметил это.

— Стойте, так не пойдет! Ты раскрыл заговор и должен получить удовольствие, наблюдая за справедливой карой.

Сенатор вновь открыл глаза и увидел, как опустился меч, увидел кровавое изуродованное тело своего сына и резко отвернулся, игнорируя слова императора.

Калигула злорадно смеялся.

— Отпустите его! Пусть наслаждается своей предательской наградой и радуется купленной смертями жизни.

А потом наступила тишина. Мерцающий свет танцевал над телами казненных. Земля вокруг столбов была истоптана и пропитана кровью.

Император поднялся.

— Теперь я чувствую себя лучше, — крикнул он. — Такой акт возмездия оставляет приятное ощущение. Император исполнил свой долг, Рим спасен. Посмотрим, помирюсь ли я с сенатом. Во всяком случае, я злюсь теперь лишь на немногих.

Сенаторы молча опустили головы. Кого он имел в виду? Кому суждено испытать императорский гнев? И страх, постоянный спутник достопочтенных отцов, так и остался, но каждый надеялся, что ему повезет больше других.

Когда Калигула поднимался на носилки, взгляд его упал на Херею.

— Смотрите-ка, наша Венера в броне! Не слишком ли пострадала твоя нежная душа от увиденного, трибун? Если да, то я мог бы одеть тебя в женское платье и передать придворным дамам моей Цезонии. Правда, тебе, с твоим нежным голоском, будет нелегко перекричать ее бас.

До этого момента свидетелями унижений Хереи были только его товарищи — сегодня же его страдания стали достоянием всех.

— Я даю тебе три дня отдыха, мой сладкий зайчик, чтобы ты пришел в себя от пережитого.

Император со смехом уселся на носилки. В оглушенном от стыда и гнева мозгу солдата молнией пронеслось: «Смерть! Ты заплатишь за эти слова жизнью, принцепс, сегодня палач нашел своего палача».

В сенате гадали дни напролет, какую же честь оказать императору, чтобы поздравить с раскрытием заговора. Наконец одному сенатору пришла в голову счастливая идея подтвердить божественность императора указом и причислить его к римским богам. В дополнение было решено построить новому божеству храм с собственным жречеством и ритуалом. Император милостиво принял решение к сведению и заявил, что удивляется, почему этого не случилось раньше. Он сразу же почувствовал возможность извлечения из идеи денег и издал распоряжение, согласно которому вступление в жреческую коллегию было связано с денежным пожертвованием в размере от пяти до десяти миллионов сестерциев — в зависимости от ранга и состояния будущего жреца. Первым кандидатом по воле императора оказался его дядя, Клавдий Цезарь, чей «добровольный» взнос должен был составить восемь миллионов.

Вконец растерявшийся Клавдий не был настолько богат, чтобы сразу же предоставить требуемую сумму. Он отправился к Каллисту и пожаловался на свое несчастье.

— Восемь миллионов! Где же мне их взять? У меня есть только дом в Риме да вилла на Тибре. Могу я просто отказаться?

Каллист вздохнул и сочувственно улыбнулся.

— Отказаться? Нет, я бы не советовал. Это может навести императора на прежние мысли, что самые лучшие родственники — мертвые родственники. Ты должен раздобыть эти деньги, тут ничего не поделаешь. И я кое-что придумал. Собери вместе все, что есть в твоих домах, без чего можно обойтись: мебель, лампы, статуи, вазы — и выстави на продажу. Я между тем распространю слух, что все это — ценности из императорского дворца, и подсажу пару человек на аукцион. Они должны будут в случае низких предложений просто поднимать руку, а если вещь достанется им, то оплачу ее я, потому что уверен, что в недалеком будущем ты мне все вернешь сполна.

Лицо Клавдия исказила очередная гримаса, он вздохнул и произнес:

— Ты настоящий друг, Каллист. Без твоей помощи меня бы, наверное, уже не было в живых. Надеюсь, что смогу с тобой однажды расплатиться.

Каллист поднял руки.

— Как бы мы жили без надежды? К сожалению, мы не можем делать деньги из воздуха, как наш божественный император, поэтому должны уметь помочь себе по-другому.

Сенаторы не забыли, что сказал император в ватиканских садах после массовой казни: «Посмотрим, помирюсь ли я с сенатом. Во всяком случае, я злюсь теперь лишь на немногих».

Тут, конечно, возникал тревожный вопрос: кем были эти немногие? Просочились сведения, что один из осужденных назвал под пыткой одно имя, а именно имя сенатора Скрибония Прокула. Но он уже очень давно исчез из Рима. Пытали раба Прокула, но тот сказал лишь, что его господин уехал по срочному делу в свое имение в Апулию. Поскольку это произошло еще до раскрытия заговора, бегством его отъезд назвать было нельзя, да и других доказательств вины Скрибония тоже не нашли. Отправленные в Апулию преторианцы нашли гнездо пустым. От мажордома они узнали, что Прокул вот уже пять дней как отбыл обратно в Рим. И ничего не подозревающий сенатор стал считаться виновным уже потому, что его разыскивали, но не могли найти.

Император едва знал этого Скрибония, но чувствовал к нему страшную ненависть и желание поскорее уничтожить, будто тот был единственным нарушителем его душевного покоя. Но Калигула не хотел нового процесса: он решил поручить сенату освободить его от этого предателя.

— Это как с воспаленной раной: чтобы спасти все тело, надо отрезать больную руку или ногу.

На этот раз все должно было произойти в курии, на глазах сенаторов. Когда Скрибоний в соответствии с обычаем и традицией сообщил о своем прибытии и хотел на следующий день занять место в сенате, Калигула приказал по сигналу напасть на него и убить.