Калигула - Зигфрид Обермайер

— Я верю, Гай, что большинство нарушений права и жестокостей, в которых тебя винят, вынашиваются твоими приближенными во дворце. Они подсовывают их тебе, чтобы укрепить свое положение, получить собственную выгоду.

Калигула ответил на удивление спокойно:

— Не строй иллюзий, Пираллия. Ты представляешь меня — не знаю почему — в гораздо более мягком свете. Но я не жесток и не нарушаю право, потому что просто не могу. Я император, Пираллия, а императору позволено все. Что он делает, то и справедливо, а его жестокость — это только предусмотрительность, чтобы отпугнуть других.

Когда Пираллия в одну из таких ночей тихонько освободилась из объятий спящего Калигулы и вышла, ей повстречалась Цезония в сопровождении придворных дам. Понятие ревности было императрице чуждо, и она никогда не обращала внимания, с кем Калигула отправляется в постель. Пираллия ей даже нравилась, потому что никогда не пыталась оказывать на императора влияние. И она крикнула ей, приветливо улыбаясь:

— Пираллия! Приятную ли ночь ты подарила императору? Какое было настроение у нашего господина?

— Была ли ночь для него приятной, я не знаю — император говорил три часа подряд, а потом уснул на моем плече. У меня затекло все тело от неудобного положения. Я получила мало удовольствия…

Цезония громко рассмеялась.

— Мне это хорошо знакомо. Хочешь позавтракать со мной?

От этого предложения Пираллия отказаться не могла, тем более что в животе у нее действительно было пусто. Они устроились в маленьком обеденном зале, и Цезония выпроводила свою свиту за дверь.

— Эти гогочущие гусыни постоянно бегают за тобой, нуждаешься ты в них или нет.

— Мне бы это тоже было в тягость, и я рада, что тогда отговорила императора от его планов жениться на мне.

Цезония посмотрела на нее скорее со смехом, чем удивленно.

— Что? Он хотел на тебе жениться?

— Да, на мне, на проститутке, если ты это имеешь в виду.

— У меня нет никаких предубеждений, Пираллия, — желая успокоить ее, произнесла Цезония. — Когда бедная девушка продает себя богатому жениху, она ведет себя, собственно, как проститутка. Я ничего не имею против таких, как ты. В этом мире мужчин женщины должны помнить о своей выгоде, и тем из них, что стремятся наверх, нужны мужчины.

— Трудно не согласиться. Тебе, во всяком случае, удалось то, чего не смогла добиться ни одна твоя предшественница: ты удержала императора. Не могла бы ты повлиять на него, чтобы он стал немного осторожнее? Предусмотрительнее?

Я имею в виду в обращении с людьми. Боюсь, что двумя заговорами дело не кончится, что императору по-прежнему грозит опасность.

Порочный рот Цезонии растянулся в омерзительной ухмылке.

— Тут ты стучишь не в те двери. Мне он нравится таким, какой есть, и я бы не хотела, чтобы он менялся. Но, к счастью, надежды на такую перемену не существует. Я знаю, как они его ненавидят и боятся, и не верю, что кто-то еще отважится затевать против него заговоры. Ночь в ватиканских садах была для всех хорошим уроком.

— Такие люди найдутся.

— Я не боюсь.

— Я боюсь за него…

— Если он падет, то и я вместе с ним, но не в моих правилах забивать себе голову мыслями о завтрашнем дне. Ты любишь его, Пираллия, не так ли?

— Да, а ты?

— Я не боюсь его и думаю, что это он ценит гораздо выше.

— Я бы хотела, чтобы во всем Риме у людей не было причин его бояться… — тихо сказала Пираллия.

Уже при первой встрече Сабин догадался, что с Квинтом Кукуллом отношения у них будут непростые. Между делом он познакомился поближе с историей его долгой военной жизни.

Начало у нее было многообещающим. Кукулл родился в Галлии, в семье богатого винодела, но занятие отца его не привлекало, поэтому, предоставив права наследия младшему брату, он вступил в галльский легион. Голова у Кукулла была светлая, он умел хорошо читать и писать, что помогло ему быстро дослужиться до центуриона, хотя Кукуллу и приходилось постоянно расплачиваться за свой вспыльчивый драчливый нрав. Спину его так же густо покрывали шрамы, как борозды — свежевспаханное поле, ведь у него был самый длинный штрафной список в легионе. Будучи центурионом, он ударил трибуна, с трудом избежал свидания с палачом, был приговорен к бичеванию, после чего понижен в ранге до простого солдата и переведен в африканский легион. Там он неоднократно проявлял себя в подавлении мятежных берберских племен, потерял глаз и получил в лицо два удара мечом. Тогда его повысили до декуриона, командира эскадрона всадников. В жарких сухих африканских землях он пристрастился к вину и играм. Однажды, играя в кости, Кукулл решил, что его обманули, напал на своего дружка и едва не лишил того жизни, после чего драчуна отправили на неопределенный срок охранять ссыльных. Но не прошло и недели, как он не поладил с Сабином.

Кукулл был жестким и весьма нелюбимым начальником и часто так донимал своих людей, что те уже подумывали о его убийстве. Кроме как стоять на карауле, других задач у солдат на Понтии не было, но Кукулл «ради дисциплины» безжалостно дрессировал своих людей. Он заставлял их упражняться в борьбе, по нескольку раз обегать остров, шагать строем, и горе тому, кто пытался отлынивать или недостаточно старался. Плеть редко оставалась висеть на стене, поскольку легионерам приходилось тяжело расплачиваться за испорченную жизнь Кукулла. Удары, полученные за время службы, он сторицей возвращал подчиненным, поэтому на острове всегда были три-четыре человека, которые, лежа на животе, ждали, когда затянутся раны.

Узнав, что происходит, Сабин приказал декуриону явиться к нему.

— Декурион, без штрафов, конечно, не обойтись, это я знаю. Что людей, включая тебя, перевели сюда не без причины, мне тоже известно. Но я думаю, что ты слишком вольно размахиваешь плетью, поэтому в будущем хотел бы, чтобы ты докладывал мне заранее о любом, пусть самом незначительном, наказании. Понятно?

Страшно было смотреть, как все тело декуриона надувалось и приподнималось от гнева. Он знал, что трибуну нельзя безнаказанно противоречить, но сейчас это знание боролось с его мрачной, вспыльчивой натурой. Сабин догадывался, что происходит у него внутри, и предостерегающе положил руку на меч.

— Так, я жду!

— Так точно, трибун! — с трудом выдавил из себя Кукулл и развернулся кругом.

— Стой, декурион, я еще не отпустил тебя.

Кукулл повернулся к нему лицом и встал по стойке «смирно». Похоже, он сумел взять себя в руки, но правый глаз просто искрился от злобы и ненависти.

— Если ты, против ожидания, поведешь себя неразумно, не выполнишь мой приказ, я уже сейчас заявляю о твоем возможном разжаловании в солдаты, каковым ты и останешься до конца дней.

— Так точно, трибун!