Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

непреодолимый рок, а на «друзей», «вырывших пропасть из сплетен», то есть оклеветавших Белого и настроивших против него Метнера. Образ «„рога“, в котором старинный мой друг подавал вино жизни», вновь отсылает к стихотворению «Старинный друг», но не в варианте «Золота в лазури», а в последующих переработках. В «гржебинское» издание Белым были добавлены такие строки:

Сними со стен рог выдолбленный, турий

С пурпуровым вином: на древнем склепе

Старинные, старинные лазури

Ликуют сном былых великолепий[1381].

Далее идет уже цитировавшаяся выше строфа про то, что «мы — прежние». Однако в автоцитате Белого наиболее явной кажется отсылка к более ранней переработке «Старинного друга» — для «Собрания стихотворений» 1914 года, не опубликованного при жизни Белого:

Ты подал мне рог выдолбленный, турий

С пурпуровым вином… Распались цепи,

Въедавшиеся в старческие кости,

Железом нас приковывая к гробу.

Все кончилось: мы, победивши злобу, —

Тысячелетий пиршественных гости![1382]

В финале главы о Метнере в «кучинской» редакции Белый вновь переводит Метнера из стана «врагов» в стан «друзей» («И пью за старинного друга!»), преодолевая таким образом и идеологические расхождения, и «гнусные» козни людей, и «мороки живые», и волю рока… Несомненно, этот финал можно расценивать как еще один шаг Белого навстречу Метнеру, как призыв к примирению.

Пока остается лишь догадываться, почему этот благородный «тост-призыв» не был включен Белым в опубликованный текст мемуаров. Возможно, он ждал дополнительных сигналов от Метнера, подтверждающих, что «примирение состоялось», и не дождался их.

В 1931 году Белый снова радикальное переписал — для сборника «Зовы времен» — стихотворение «Старинный друг»[1383]. В этом, уже последнем варианте отсутствуют сцены радостной экзальтированной встречи после разлуки, а друг-Метнер не является действующим персонажем цикла: он лишь призрачно маячит в воображении лирического «я»:

Я восстаю,

Внимая тем же зовам;

И вижу я:

Две ласточки, дерзая, —

В эфире тонут

Бледно-бирюзовом, —

<…>

Там ясно золотеет

Шлем двурогий;

И красный плащ

Над серым склепом веет:

— «Ты, ты ли, — друг, —

Старинный, богоданный?..»

Туман сползает;

Вычертились дали; —

И пропылал

Эфир благоуханный;

И ласточки, слетаясь,

Щебетали. <…>[1384]

Торжествует смерть; надежда на примирение почти исчезает, лишь брезжит. Остается лишь тоска и воспоминание о незаконченном «единственном разговоре»:

И мне звучат

Твои родные речи;

Огненное облако

Дымится;

Из огненного облака

На плечи

Щебечущая ласточка

Садится[1385].

Возможно, Белый еще раз обдумал рассказ Г. С. Киреевской о цюрихской беседе с Метнером и понял, что принял желаемое за действительное и слишком рано обрадовался примирению. В конце жизни в Белом победило желание доспорить и доказать свою правоту, что и было осуществлено им в главе о «Мусагете» в мемуарах «Между двух революций».

И последнее. «Сигналы», посылаемые Белым Метнеру, рано или поздно, но достигали адресата. Метнер не только откликнулся на предложение Г. С. Киреевской о встрече. Он следил за поздним творчеством Белого. В описи его библиотеки значится и «гржебинское» издание стихотворений (1923) с переработанным «Старинным другом», и мемуары «Начало века», «Между двух революций»…[1386] Две последние книги Метнер попросил прислать ему из Москвы свою племянницу В. К. Тарасову. 15 апреля 1934 года он писал ей: «Искренность и теплота в отношении ко мне была всегда у А. Белого (с 1902 г.); я знаю, что он любил меня м<ожет> б<ыть> больше, чем Блока и С. М. Соловьева»[1387].

Не исключено, что это убеждение Метнер вынес не только из личного общения с Белым, но и из прочтения «Воспоминаний о Блоке»[1388].

В том же письме к В. К. Тарасовой Метнер дает пространную и весьма проникновенную характеристику Белому:

А. Белый был вообще не человек, а <…> какая-то стихия, одевшаяся в человека (или обросшая человеческой плотью); полуангел-получерт; с него взятки гладки; <…> это, конечно, страшно — быть оседланным гениальностью и ею zu Schanden geritten; поэтому в его индивидуальном отношении к людям, мировоззрениям, произведениям искусства или науки, ко всему царил принцип, кот<орый> лучше всего выразился в его же любимом словечке «покакому-то!». И меня он обожал, но — «покакому-то!» — и меня же предавал — тоже «покакому-то!» — Психологически говоря, все у него было «амбивалентно»; он маячился между противоположностями; его любовь это — Hassliebe; но ненависть тоже: Liebehass. Гениальный путаник русской литературы[1389].

Такая трактовка амбивалентной природы Белого фактически снимает с него вину за нанесенную Метнеру обиду (аналогичным образом в «Воспоминаниях о Блоке» Белый объяснял «житейские недоразумения» «музыкальным слухом» и «дирижерским талантом» друга). А это, можно предположить, шаг если не к прощению и примирению, то к пониманию… В этом плане любопытно и то, что в уже цитировавшемся ранее апрельском письме 1934 года Иванову Метнер — как и Белый в мемуарах, но совершенно от Белого независимо — тоже вспоминает стихотворение «Старинный друг». Повторим цитату из этого письма:

Единственное, что меня потрясло, это — известие, будто он за несколько часов до смерти просил прочесть ему стихотворение, по содержанию кот<орого> (как мне его передавали) я не мог не вспомнить тех, что он посвятил мне (это «закатные» и о «старинном друге») — Потрясло это меня не эстетически-сентиментально, а как предсмертный упрек, что я не простил его <…>[1390].

Несомненно, Метнер перепутал стихотворение «Старинный друг» со стихотворением «Друзьям» («Золотому блеску верил, а умер от солнечных стрел…»[1391]), которое в среде русской эмиграции осмыслялось как пророческое и породило миф о том, будто бы Белый на смертном одре просил прочитать его. Именно стихотворение «Друзьям» многократно цитировалось в некрологах Белому[1392]. Эта ошибка Метнера кажется более чем симптоматичной. Значит, и Метнер, несмотря на вербальный отказ простить Белого, отношения с ним воспринимал через сюжет посвященного ему стихотворения, что предполагало — пусть и не в этой жизни — любовное воссоединение после долгой разлуки.

4. «МЫ И В САМОМ ДЕЛЕ СТАНЕМ В „РАЗНЫХ ЛАГЕРЯХ“»

О ПОЭТИЧЕСКИХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ РАЗНОГЛАСИЯХ АНДРЕЯ БЕЛОГО И ИВАНОВА-РАЗУМНИКА

4.1. «Но — ничего! ничего! молчание!..»: разногласия