Алые сердца. По тонкому льду - Тун Хуа

– Девятый господин рассказал?

– Мы бы хотели, чтобы это был девятый, но нет! Старина восьмой лично поведал нам обо всем. О том, как он учил тебя ездить верхом, как посылал тебе жасмин, о том, что браслет, который ты носила на запястье с того дня, как попала во дворец, тоже был его подарком. Как вы в степях, держась за руки, любовались луной и звездами, как он обнимал тебя, целовал, как вы давали друг другу клятвы о вечном союзе. «Жизнь или смерть нам разлука несет, слово мы дали, сбираясь в поход. Думал, что, руку сжимая твою, встречу с тобой я старость свою…»[94]

Глядя на его бледное лицо, видя его взгляд, полный отчаяния, я не выдержала и, закрыв уши руками, закричала:

– Замолчи, замолчи!

Иньчжэнь наклонился и, глядя мне прямо в глаза, проговорил:

– Замолчать? Когда восьмой в подробностях рассказывал мне все это, я тоже в остервенении повторял про себя: «Замолчи, замолчи!» – но мог лишь продолжать слушать его, делая вид, будто меня это не касается. Как думаешь, что я чувствовал, что?

Он дернул мой подбородок вверх.

– Посмотри на меня! Жоси, мне так горько от того, что ты все время скрывала от меня! Почему ты позволила, чтобы он поступил со мной так? Раз за разом он полосовал ножом мое сердце, а я мог лишь сидеть, улыбаясь, и позволять ему снова и снова пронзать мою грудь. Почему ты тогда не только ничего нам не рассказала, но и намеренно молчаливо согласилась с нашим неправильным представлением о вас с четырнадцатым? Зачем? А ведь все это время в твоем сердце был только восьмой! «Не обману надежд я ваших, знайте»?[95]

Он схватил мою ладонь и прижал ее к своей груди.

– Знаешь ли ты, сколько боли здесь, внутри? Ты позволила восьмому ранить меня столь сильно. Как ты могла?

По моим щекам катились слезы. Казалось, будто мое сердце не просто разбивалось – рассыпалось в пыль. Я хотела было обнять Иньчжэня, но он оттолкнул меня и отступил на пару шагов назад, воскликнув:

– Не прикасайся к нам! С этого дня мы больше никогда не пожелаем тебя видеть! Пусть они даже не надеются снова заставить страдать!

С этими словами он повернулся и нетвердой походкой ушел прочь.

Я спрыгнула с постели и, босая, помчалась вслед за ним. Успела схватить его за рукав, но нерешительно замерла, и ткань выскользнула из моих пальцев. Я оперлась рукой на дверной косяк, наблюдая за тем, как он уходит все дальше, а потом бессильно сползла на пол, словно из моего тела вытащили все кости. Раз уж решила покинуть дворец, то поставить на этом точку, возможно, будет лучше всего. Отныне его больше не будет заботить моя судьба. Исчезну из его сердца, исчезнет любовь, исчезнет и боль!

– «Из склонности рождается печаль, из склонности рождается страх; у того, кто освободился от склонности, нет печали, откуда страх? Поэтому не делайте приятного, ибо расставание с приятным – болезненно. Нет уз для тех, у которых нет приятного или неприятного», – снова и снова бормотала я себе под нос.

Раз за разом я повторяла эти строки, ведь только так я могла удержать себя от того, чтобы побежать за ним, и лишь это не давало мне потонуть в бездонной пучине нестерпимой боли.

«Поэтому не делайте приятного, ибо расставание с приятным – болезненно. Нет уз для тех, у которых нет приятного или неприятного…»

– Барышня, вещи собраны. Желаете проверить?

Я покачала головой. Все, что я хотела забрать с собой, поместилось в крошечный узелок у меня в руках. До прочего мне не было никакого дела: что есть, что нет – все равно.

– В таком случае я велю евнухам погрузить вещи в повозку, – сказала Цяохуэй.

Я кивнула. В комнату вошли двое евнухов. Увидев на полу лишь один небольшой сундук, они опешили, и тот, что постарше, с вежливой улыбкой поинтересовался:

– Госпожа собирается взять с собой только это?

– Только это, – подтвердила Цяохуэй.

Они тут же подхватили сундук и вышли на улицу, по пути сказав еще одному ожидающему снаружи евнуху:

– Мы можем идти, нужно погрузить только это.

– А все это – мне? – спросила Чэнхуань, указывая на стоящие кругом коробки.

– Нравится – забирай, – улыбнулась я. – Если не понравится, делай с ними что захочешь.

Вошел тринадцатый господин и молча обвел комнату взглядом, который в конце концов снова остановился на мне.

– Можно идти, – сказала я, поднимаясь.

Он едва заметно кивнул и вышел.

Впереди с фонарями в руках шли евнухи, следом – тринадцатый, за которым, держа за руку Чэнхуань, следовала я, а также Цяохуэй с узлом в руках. Когда мы дошли до повозки, Чэнхуань вприпрыжку кинулась к ней, собираясь забраться внутрь, но тринадцатый господин остановил ее со словами:

– Отцу нужно поговорить с тетушкой. Посиди пока с Цяохуэй в другой повозке, попозже я тебя позову.

Чэнхуань повернулась ко мне, но, смекнув, что я не смогу ничем ей помочь, кивнула и помчалась к другой повозке.

Я оглянулась на утопающий в ночи Запретный город. Здесь прошли девятнадцать лет – почти вся моя жизнь в прошлом протекла в этих стенах. Мне казалось, что в день, когда смогу покинуть их, моя душа будет петь от счастья, но сейчас я вовсе не испытывала радости. Взгляд сам собой устремился к павильону Янсиньдянь. Сердце сжалось от боли, что накатывала волнами. Иньчжэнь… Резко отвернувшись, я стала забираться в повозку.

– Поехали, – приказал тринадцатый господин.

Колеса крутились, увозя меня все дальше от него. Я долго держалась, но в конце концов не стерпела и, отдернув занавеску, выглянула наружу. «Иньчжэнь, – умоляла я про себя, – дай мне еще разок увидеть тебя, всего один раз». Но вокруг были только холодные красные стены дворца, царство глазурованной черепицы и мрамора, белеющего в тихой ночи.

Постепенно Запретный город растворился во тьме, но я продолжала, высунувшись, глядеть наружу. Пальцы, которыми я придерживала оконную створку, побелели. Иньчжэнь…

Тринадцатый легонько потянул меня внутрь и сказал:

– Снаружи сильный ветер, долго находиться на нем вредно.

Бросив последний взгляд на уже неразличимый Запретный город, я, отчаявшись, села обратно на сиденье. Тринадцатый господин долго молча разглядывал меня, после чего со вздохом произнес: