Бастион одиночества - Джонатан Летем

Я читал этот список правонарушений, и мне казалось, я наблюдаю за крушением поезда или обвалом в горах.

«11/08/94: Хранение стимулятора, попытка продажи. Хранение оружия».

И:

«Обвинение в совершении уголовного преступления, от 4 лет до пожизненного».

На этом список заканчивался. Создавалось впечатление, что сначала долго Мингуса покусывали, а распробовав, решили загрызть насмерть.

Дальше шли документы, содержащие подробности его нынешнего заключения: бумаги, обрекавшие его на жизнь в тюрьме строгого режима — сначала в Обернской, потом в этой, Уотертаунской, куда он был переведен по личной просьбе. Я лишь позднее осознал, что Мингус плыл против течения: большинство заключенных стремилось на юг, куда родным и знакомым легче добраться.

Далее следовал список незначительных преступлений, совершенных Мингусом уже в тюрьме, — его составляли дежурные офицеры. Я долго и с изумлением всматривался в неразборчивые записи:

«Заключенный отказался выйти из камеры во время досмотра.

Запрещенные предметы: маркер.

Заключенный готовит суп с помощью нагревательного прибора.

Лишняя газета.

Заключенный улегся днем на койку и заявил, что он Супермен.

Запрещенные предметы: трубка».

Вот такая аннотация ко всему существованию Мингуса. Я заучил наизусть номер его камеры и блока, вернул папку на место. Но прежде чем продолжить свою призрачную прогулку по тюремным владениям, вновь сел за стол, словно притянутый стоявшим там телефоном. Быть может, во мне говорила еще не остывшая страсть к Суини или какое-то другое обманчивое чувство, но я вдруг нестерпимо захотел поговорить с Эбби.

Уже привыкнув к тому, что у меня дома никого нет, и настроившись на очередное разочарование, я очень удивился, когда вместо автоответчика услышал голос Эбби.

— Эбби?

— Да.

— Ты дома.

— Гм… Я у тебя дома, — поправила меня Эбби.

— А какая разница?

— Разница в том, что тебя здесь нет. — Она немного помолчала. — Все наслаждаешься Диснейлендом?

— Диснейленд. Н-нет! Я совсем не там.

Мне вдруг пришло в голову, что, когда я названивал домой, разыскивая Эбби, она, наверное, тоже звонила в Калифорнию, ища меня. Так же безрезультатно.

— Я не в Анахайме, — сказал я. — Вернулся в Бруклин.

— Заболел твой отец?

В первую секунду я пришел в замешательство, но быстро сообразил, что Эбби высказала самую безобидную из догадок, а версии поинтереснее приберегла на потом.

— Нет… Нет, — ответил я.

— Значит, ты отправился брать интервью у печального Айрона Джона? Ты где сейчас? В лесу? Играешь на барабане?

— Не совсем.

— Может, ты разыскиваешь того типа, которому принадлежала расческа для афро?

— Что-то в этом роде.

— А почему ты шепчешь?

— Если честно, я сейчас не могу с тобой разговаривать, — сказал я. — Я не ожидал, что ты ответишь. — Мне хотелось добавить: «Я звонил много раз», но как раз в этот момент мимо двери со стеклом проплывал дежурный офицер. Если бы кто-то услышал мое бормотание и вошел сюда, то увидел бы повисшую в воздухе трубку.

— Точнее, в данный момент тебе просто неохота со мной разговаривать, я правильно понимаю, Дилан?

— Прости.

Эбби задумалась, очевидно, ища объяснение моему молчанию.

— Ты в каком-то жутком месте, угадала? — Ее голос прозвучал несколько мягче. — А наш сверхсерьезный разговор тебя просто достал.

— Я в жутком месте, — ответил я. Ее предположение стопроцентно совпадало с действительностью.

— Я тебе верю.

— Спасибо, — тихо произнес я.

— Когда выберешься оттуда, перезвонишь мне?

— Да.

— Ладно. Наверное, я смогу подождать.

— Спасибо, — повторил я.

— Я остаюсь здесь. Звони в любое время. — Теперь Эбби говорила со мной как с ребенком.

— Эбби…

— Да?

Мне захотелось что-нибудь сказать ей напоследок — хоть даже ерунду. Но я как дурак молчал, пока не вспомнил о том, чем давно мечтал с ней поделиться, — о таких вещах мы с удовольствием болтали в наши лучшие дни.

— Помнишь, я всегда удивлялся, что «Фор Топс» столько лет остаются вместе и не принимают новых вокалистов, хотя обычно все группы рано или поздно распадаются?

— Да?

— Представляешь, я выяснил, в чем их секрет. Это невероятно. «Фор Топс» не распались, потому что все четверо ходят в одну синагогу. Они евреи. В некотором смысле это очень трогательно, согласна?

— Ты позвонил, чтобы сообщить мне эту новость? Чтобы сказать: «Фор Топс» евреи?

— Э-э…

— А о себе, насколько я помню, ты всегда говорил: то, что я еврей, практически ничего не значит.

— Гм… Да, конечно… И все же… Мне кажется, история «Фор Топм» удивительна.

— Хм-м… По-моему, это твое изумление — отголосок увлеченности черными. М-м? А у этих ребят наверняка имеется парочка подружек — черных евреек, где-нибудь в Краун-Хайтс. Удачных поисков, брат по крови.

Эбби положила трубку. Впрочем, разговор завершился далеко не худшим образом.

Мне ничего не оставалось, как продолжить выполнять миссию, с которой я сюда явился. Заняться поисками, как сказала Эбби. Поисками Мингуса.

Он никогда не желал быть ни королем улицы, ни лидером какой-нибудь группировки. Он хотел быть только Дозой. Его не интересовало ни точное количество нанесенных им меток, не увлекало хвастовство или разграничение сфер влияния. В сделки с группировками ему, разумеется, приходилось вступать — в конце концов он примкнул к БТЭК, — но только ради того, чтобы получить право свободно заниматься собственным искусством. Времена Моно, Ли и Суперстрата — легендарных героев, показавших улице, что такое «тэг» или «троу-ап», или «топ-ту-боттом», а в первую очередь — что вообще представляет собой граффити, искусство, родившееся из надписей на стенах уборных, — времена этих людей прошли. Миллион подростков расписывали город тэгами, не зная их истории. Наверное, этим ребятам казалось, что люди всегда так жили: ели, спали, смотрели телевизор, вступали в группировки и оставляли на стенах и столбах свои тэги.

Независимо действовали лишь те, кто имел склонность к одиночеству. Дозу нравилось смотреть, как возникает линия, как краска из распылителя лижет, словно языком, камень или стекло. Линия и лижущий язык — выражение ошеломления, придаваемое лицу города тэгом. Топ-ту-боттом — роспись, украшающая стену вагона снизу доверху. Да черт побери! Пусть мир превратился в мрачную тюрьму, но у Дозы были продолжатели! Граффити никогда не пользовалось бешеной популярностью, многим просто хотелось в это верить. Как в случае с Джеки Уилсоном, Сэмом Куком, Отисом Реддингом и Барреттом Рудом-младшим — настоящие таланты составляли исключение, собираясь в созвездия.