Принц Модильяни - Анджело Лонгони

– Мой отец?

– Да, мне показалось, что я его видел.

– Ты же не серьезно это говоришь?

– Я видел его неподвижным среди толпы, он ехидно улыбался.

– Я в это не верю.

– Поверь, я тогда еще не был пьян.

– И этого достаточно, чтобы ты засомневался в своем искусстве?

– Ничто в мире не заставляет меня страдать сильнее, чем мое искусство.

– Амедео, послушай меня…

Я не даю ей сказать:

– Мое искусство – смертельнее любой болезни!

– Амедео, это не так!

– Я старею и умираю из-за своего искусства.

– Если бы ты не провел два дня, пьянствуя и неизвестно чем еще занимаясь, то знал бы, что все обсуждают твои картины.

Я ей не верю. Думаю, что она просто хочет облегчить мое отчаяние.

– Что ты говоришь?

– Амедео, это так. Збо дважды приходил, он искал тебя. Он был словно наэлектризован! Твои работы высоко оценили. Выставка была открыта всего два часа – и за это время купили две картины, а Берта Вейль выкупила пять других. Весь Париж говорит о твоих ню! Кроме того, есть возможность организовать выставку в Лондоне…

– Это неправда.

– Я клянусь тебе!

– Это невозможно.

– Возможно! Неудача может смениться удачей, если верить в лучшее.

У меня начинается внезапный приступ кашля, от которого в груди все болит; мне сложно дышать.

– Ты простудился?

– Не знаю…

– Где ты был?

Я качаю головой, потому что и сам не знаю ответа.

– Любовь моя, ты не можешь доводить себя до такого состояния…

Я нахожу необъяснимой эту нежность, которую она проявляет ко мне, не говоря уже о ее постоянном желании защитить меня. Она не обвиняет, не злится, не допрашивает. Жанна всегда старается понять и найти повод приободрить меня.

Я чувствую сильную боль в горле, спазм мешает мне говорить, у меня огромное желание разрыдаться. Жанна гладит меня по волосам, я прислоняюсь к ней, кашляя, и, наконец, ее бесконечная нежность вызывает во мне долгожданный поток слез.

– Любовь моя, успокойся. Тебе следует думать о том, что все происходит по определенной причине… Ты должен надеяться.

– Жанна, скажи мне, сколько времени дозволено надеяться?

– Все то время, что ты будешь отцом. Ты никогда не должен смиряться.

– Смириться – это как раз то, чего я хочу. Сдаться и перестать участвовать в сражении, которое я обречен проиграть.

– Нет, ты не должен так думать. Выставка в Лондоне, ты представляешь? Тебя заметили!

Я смеюсь на фоне приступов кашля.

– Меня заметили? Правда? Похоже на угрозу. Может, они хотят прикончить меня?

– Перестань!

– Хорошо, любимая. Возможно, ты права. Я постараюсь думать только о хорошем. Я буду думать, что новость о скандале вокруг моих картин действительно облетела весь город и все теперь хотят познакомиться с итальянским художником, евреем из Ливорно… А сейчас мне нужно отдохнуть… Прости меня, Жанна, но надежда очень утомительна.

Я открываю глаза и не понимаю, где я.

В окно светит солнце. Свет слишком яркий, он раздражает глаза; все поверхности отражают свет: белые стены, белый потолок. Я инстинктивно подношу руку к глазам, чтобы их прикрыть, и понимаю, что нахожусь в больничной палате.

Жанна сидит на металлическом стуле возле кровати. Она выглядит прекрасно: светлая кожа, ясные глаза, волосы с рыжими и светлыми проблесками. Беременность придала ей еще больше женственности.

У меня болит голова, я поворачиваюсь, чтобы поменять положение тела, – и замечаю, что одеяло и подушка запачканы кровью.

– Жанна…

Как только я произношу ее имя, кашель уничтожает меня… Боль в груди. Я задыхаюсь.

– Амедео, хочешь воды?

Я показываю ей знаком, что не смогу пить. Я пытаюсь успокоиться и показываю на кровь на постели.

– У тебя была очень высокая температура.

– Я не помню.

– Ты сильно кашлял.

– Я ничего не помню.

– Ты харкал кровью. Амедео, у тебя туберкулез.

Я молчу. Все кончено. У Модильяни – туберкулез. Теперь это не секрет. Все об этом будут говорить, будут держаться от меня подальше, будут меня избегать.

Я смотрю на Жанну и пытаюсь понять, о чем она думает. Она улыбается.

– Жанна…

– Я догадалась давно. Мне это неважно, главное – быть вместе.

Мы долго молчим, затем она улыбается мне мягко, понимающе и совершенно не тревожно.

– Врачи говорят, что ты восстановишься. Нужно только преодолеть этот момент. Состояние не тяжелое.

– Кто еще знает?

– Только Леопольд.

– Я хочу с ним поговорить. Никто больше не должен об этом знать.

– Он скоро придет, но это было первое, что он сам сказал. Мы никому не расскажем.

– Збо правда так сказал?

– Да. Любимый, не переживай. Тебе нужно восстановиться, чтобы остановить кровопотерю.

Это те же слова, что говорила мне мама. Я слышу это с детства. Остановить кровь.

– Внутри меня сидит монстр, – едва слышно говорю я Жанне, – который меня пожирает, и он не успокоится, пока не уничтожит меня.

Жанну не приводит в смятение мое отчаяние, она не сдается, она полна уверенности, как и подобает беременной женщине, думающей о будущем.

– Наши жизни больше не принадлежат только нам, у нас будет ребенок. Мы должны думать о наших будущих обязанностях и о нашей ответственности.

– Конечно.

– Мы должны быть единым целым.

– Жанна, мне жаль… Возможно, твои родители были правы.

– Не говори ерунду.

– Они предостерегали тебя от меня.

– Амедео, перестань…

– Прости меня, Жанна…

Я не успеваю закончить фразу, как меня начинает сотрясать от ужасных приступов кашля.

– Сейчас ты должен восстановиться. Мы уедем из Парижа. Тебе нужен морской воздух и солнце. Збо тоже так считает.

– Ну если Збо так считает, то невозможно его ослушаться.

– Сразу после разговора с врачами он все организовал. Он даст нам денег на поездку. Он говорит, что на море тебе станет лучше и ты сможешь писать. Он хочет новые картины.

– Новые картины, конечно.