Принц Модильяни - Анджело Лонгони

Глядя на Ренуара, я подумал, что, наверное, интересно быть знаменитым. Было бы прекрасно хоть раз в жизни это испытать. Знать, что сделал что-то важное для других. Особенно в старости это, должно быть, приятно и утешительно.

Если я пью, то начинаю кашлять. Но если не пью – то кашляю еще сильнее. Поэтому я пью.

Синьора Эбютерн решила узнать, когда я собираюсь жениться на Жанне. Вместо ответа я откупорил бутылку вина и опустошил у нее на глазах, после чего улегся спать на диван. Мне доставляет удовольствие раздражать и шокировать ее.

Збо доволен. Он говорит, что мои картины прекрасны и что я должен продолжать писать. Я произвел подсчеты: он оплачивает всем еду и проживание, это около сорока франков в день, плюс мой оговоренный ежедневный заработок двадцать франков. Это примерно тысяча восемьсот франков в месяц. Как он это делает? Он так и не сказал мне, за сколько продает мои картины.

Когда я бросаю взгляд в прошлое, я понимаю, что половину своего времени потратил на бесполезные или вредные вещи, и не могу не назвать себя идиотом. Если бы я слушал тех, кто желал мне добра, я бы бросил скульптуру гораздо раньше – и, возможно, сейчас не находился бы здесь и не харкал бы кровью.

Я снова спросил у Збо, сколько он берет за каждую картину, но он снова ответил расплывчато. Он говорит, чтобы я не волновался и не тревожился, что недостающие средства на проживание он оплатит из своего кармана.

Все эти годы я скрывал свою болезнь, делал все, чтобы меня не разоблачили. Я скрывал температуру, боли, кашель и кровь. Теперь я больше не могу. Кашель стал неконтролируемым. Я успокаиваюсь только от опиума, гашиша и абсента, однако в Ницце я не могу ничего этого найти. У меня осталось только немного лауданума.

Поль Александр, я постоянно о тебе думаю. Что с тобой произошло? Друг мой, только ты меня по-настоящему знаешь, только ты смог бы мне помочь. Мне нужно анестезирующее средство для души, а также средства от кашля, от моих секретов, и еще одно – от чувства вины.

Мне нужна моя мать. Я хочу снова быть ребенком: чтобы она держала меня за руку и направляла по верному пути. Но, наоборот, скоро я сам стану отцом, и это я должен буду знать верный путь…

Я ничего не скажу синьоре Гарсен. Я не хочу, чтобы она снова страдала из-за меня.

Намедни Збо отвел меня в сторону и сказал, что на квартиру в Париже пришли письма от Симоны Тиру. Он предложил, чтобы мне переслали их в Ниццу. Я ответил «нет». Я знаю, чего от меня хочет Симона Тиру.

Кто сказал, что великий художник должен быть еще и хорошим человеком? Разве красота и великолепие картины зависят от безупречной нравственности и гуманности ее создателя? Разве не достаточно самого произведения и совершенства его исполнения? Автор тоже должен быть совершенным? Я в этом не уверен.

Я подумываю вернуться в Ливорно навсегда, вместе с Жанной и ребенком. Это может стать отличным решением – вернуться в семью. Мой брат – влиятельный человек, я бы мог опереться на него и принять его помощь. Впрочем, что лучше? Следовать своей мечте и потерпеть неудачу – или отказаться от мечты из-за страха потерпеть неудачу? Нет решения. Нет утешения, а если и есть, то это идиотское утешение.

Сегодня я узнал от Фудзиты, что Збо сотрудничает с неким Йонасом Неттером. Я спросил у Збо, кто такой этот Неттер; он невинно ответил, что это коммерсант, который ценит искусство и финансирует наше пребывание в Ницце. Я позволил себе заметить, что он никогда мне об этом не рассказывал. Збо ответил мне в своей обычной манере – то есть что денег, которые он получает от продажи картин, недостаточно даже для того, чтобы оплатить проживание.

Теперь все написанные мной картины забирает Збо и отправляет их в Париж. Я узнал, что есть еще один заинтересованный коллекционер – производитель цемента Роже Дютилье. Мной теперь интересуются многие люди. Однако я получаю всего двадцать франков в день.

Так как роды уже близко, я спросил, приедут ли отец Жанны и ее брат Андре. Синьора Евдокия ничего не ответила, а Жанна дала мне понять, чтобы я не настаивал на ответе. Здесь два возможных варианта: либо отцу и брату нет никакого дела до Жанны, либо они просто не знают о ее беременности. Думаю, что вторая версия более вероятна.

Збо говорит, что организовал поездку в Ниццу после разговора с матерью Жанны. С ее отцом и братом он даже не знаком. Значит, предположение, что они ничего не знают о ребенке, как минимум небезосновательно.

Я задал конкретный вопрос синьоре Евдокии – и после некоторого сопротивления та призналась, что она единственная в их семье, кто знает о беременности. Жанна, похоже, поражена больше меня. Ее мать – страшная лицемерка. Эта поездка и ее мнимая близость к дочери нужны только для того, чтобы скандальные события произошли подальше от Парижа и чтобы сдержать неминуемый семейный конфликт. Я высказал Евдокии все, что я о ней думаю. Полагаю, ей это не понравилось.

Лауданум помогает мне унять кашель. Уже несколько дней я чувствую себя лучше. От него я постоянно хочу спать – но если это цена за то, чтобы мне меньше раздирало грудь, я согласен.

Мать присутствовала при родах Жанны. В этот момент Збо сообщил мне, что Сачеверелл Ситуэлл подтвердил свое желание организовать выставку в Лондоне; возможно, она будет персональной. Необходимо ненадолго вернуться в Париж, чтобы все организовать. Пока мы разговаривали, подошла акушерка с моим ребенком на руках. Это девочка. Очень красивая. Как только я ее увидел, сразу решил, что ее надо назвать в честь матери: Джованна.

Я не предприниматель, не рабочий, – но, несмотря на это, я несвободен. Теперь мой идеал – жить в Италии, на моей родной земле, пропитанной искусством.

Меня оставили с Джованной совсем ненадолго. Я боялся. Я затаил дыхание. Первой моей мыслью было, что я могу ее заразить. Я прикрыл рот платком и, не дыша, смотрел на нее.

Меня никогда не интересовали новорожденные. Думаю, мужчины отличаются от женщин в плане родительских инстинктов. Мужчина становится отцом, когда берет ребенка на руки, женщина же становится матерью с момента зачатия.

Я отдаю себе отчет, что эта маленькая ручка, которая сейчас сжимает мой указательный палец, сделает меня узником и рабом на всю оставшуюся жизнь. Ничего уже не будет как прежде. Это внезапное ощущение, внутреннее и инстинктивное, – самое настоящее, захватывающее и необыкновенное переживание, которое только может подарить жизнь.

Я задаюсь вопросом, откуда пришла эта девочка. Кем она была раньше? Еще до того, как стала бесконечно малой частичкой, до начала беременности. Где она была? Где жила? Может ли это быть тем же местом, где оказываются умершие? Одинаково ли небытие «до» и небытие «после»? Находятся ли дети до момента зачатия в том же месте, куда мы попадем после окончания жизни?.. Приходят ли они из небытия?..

Возможно, я смогу найти новую мотивацию противостоять болезни. Возможно, счастья – слово, которое я никогда не произношу, – не нужно было ждать, а нужно было его создать самому, и сейчас оно – здесь.