Шифр Магдалины - Джим Хоган

— Где это?

— Не могу вам точно сказать, — ответила дама, на лице ее читалось искреннее удивление. — Вам придется спросить у охраны.

Как оказалось, «В-209» находился в подвале северного здания в широком коридоре между двумя погрузочными платформами. Коридор здесь раздваивался, превращаясь в разновидность склада для нового компьютерного оборудования, канцелярских товаров и (как очень скоро понял Данфи) для отработанного человеческого материала Управления, а также военизированных частей при Зарубежном отделе Управления.

Вильчатые погрузчики с грохотом двигались по коридору от одной платформы к другой, сталкиваясь друг с другом и врезаясь в стены. Из-за постоянного шума люди здесь говорили громче, чем в других частях здания, и здесь постоянно шла некая специфически мужская игра (а скорее просто подростковое кривляние). Более того, Данфи померещилось, что в коридоре стоит густой дух тестостерона, словно аромат каких-нибудь полевых цветов на проселочных дорогах штата Мэн. Серьезно думать над чем-то в таком месте невозможно, даже если бы и было над чем думать. Но думать было действительно не над чем. Его посадили на привязь.

Кабинет Данфи представлял собой кубическое помещение темно-желтого цвета с хлипкими перегородками, выполнявшими роль раздвижных стен. Из обстановки там было вращающееся кресло бежевого цвета, вешалка для шляпы и белый облупившийся книжный шкаф. В углу, рядом с новенькой корзиной, на которой тоже имелась надпись «Сжечь!», стоял пустой шкаф для хранения документов. На полу разместился телефон и рядом какое-то издание «Тезауруса Роже». Однако в комнате не было ни ковра, ни даже — и это уже выходило за все допустимые рамки — стола. В его кабинете отсутствовал письменный стол!

Данфи поднял с пола телефон, чтобы дозвониться до администратора, однако не услышал привычных гудков. В предельном возмущении он выбежал из своего «куба» (так как называть данное помещение «кабинетом» было бы просто кощунством), бросился по направлению к Отделу кадров и… заблудился в лабиринте коридоров. Пережив унижение из-за необходимости спрашивать дорогу в собственном учреждении, он прибыл в Отдел кадров совсем «перегоревшим». И его возмущение окончательно испарилось, когда седенькая дамочка в ситцевом платье пожала плечами и сказала:

— Ну потерпите немного. Они пока заняты распределением.

Данфи тем не менее экспроприировал телефон и, позвонив на коммутатор, попросил соединить его с руководителем своего подразделения Фредом Крисманом в Управлении планирования. Если кто-то и сможет ему все толком объяснить, так только Фред. Данфи в течение целого года передавал ему информацию через Джесси Карри.

— Извини, дружище, — ответил ему чей-то голос на противоположном конце провода. — Ты с ним немного разминулся. Фред с прошлой недели находится в командировке в Восточной Африке.

Данфи попытался позвонить еще по нескольким номерам, но всех тех, кто был ему нужен, не оказывалось на месте. Кто-то был на совещании, кто-то в отъезде, кто-то еще на каких-то практически непрерывных собраниях и заседаниях. В администрации ему сообщили, что «постараются как-нибудь решить его проблему», словно он находился в отеле, а не на работе, и пообещали перезвонить через несколько минут.

— И как вы собираетесь это сделать? — крикнул Данфи в трубку. — Я ведь вам только что сказал, что телефон в моем кабинете не работает!

Так началось то, что со временем стало его обычным стилем жизни здесь: бесконечный томительный дрейф от «кабинета» в Отдел кадров, из Отдела кадров в кафетерий и из кафетерия в спортзал. Через день он лазал по канату, занимался штангой и боксом. Прошла неделя. Затем вторая. И третья. Данфи набирался сил, привел себя в великолепную спортивную форму, но сам себе казался какой-то технократической версией безликого и безымянного «летучего голландца», блуждающего по бесконечным коридорам тайной бюрократии. В полдень он, как правило, заходил в библиотеку Управления, где мог получить прессу практически со всех концов земли. Устроившись в свое любимое кресло, он день за днем пролистывал британские газеты в поисках хоть какой-нибудь информации о профессоре Шидлофе. Но напрасно… Громкие заголовки, с которыми выходили газеты в первые дни после убийства, сменило гробовое молчание, и это вызвало у Данфи подозрение, что правительство Ее величества наложило негласный запрет на любую информацию по данному делу. У него все внутри переворачивалось от бессильной злобы и досады. Данфи чувствовал, что рано или поздно что-то должно произойти. Но когда? И где? И кто станет очередной жертвой?

Данфи утомил отель на Тайсонс-Корнер. Он скучал по своей квартире в Челси и по всем тем мелочам, которые на протяжении определенного времени и составляли для него то, что обычно называется Жизнью. Больше всего он скучал по Клементине, но что он мог ей в самом деле сказать, кроме как: «Я нахожусь в бегах. Позвоню… До свидания»? Вряд ли это можно было счесть надежным основанием для отношений. А мысль о том, что он может больше никогда не попасть в Англию и больше никогда не увидеть Клементину, просто ужасала Данфи.

Так же как, по сути, и послевоенное ЦРУ. «Холодная война» завершилась, и Управление плыло по течению, деморализованное добровольной капитуляцией противника. Все то, чем жило Управление на протяжении целых десятилетий, внезапно утратило всякий смысл. Цели его деятельности казались более чем туманными. В течение нескольких лет оно пыталось научиться обходиться без «равного противника», довольствуясь Норьегой и Хусейном и им подобными, а также какими-нибудь зомбированными террористами и колумбийскими гангстерами. А теперь зашевелился конгресс, возникли разговоры о необходимости сокращения разведки и «перераспределения ценных ресурсов». Среди самых дорогих из названных ресурсов были и агенты с неофициальным статусом, или «АНСы», подобные Данфи. Одного за другим их забирали и возвращали обратно в Штаты, замещая шпиками из Разведывательного отдела Пентагона. Впервые за все время существования ЦРУ над его бюджетом нависла серьезная угроза. И впервые в Лэнгли стало так неуютно.

Если и было где-то убежище от этого внутреннего недомогания, которое начало разъедать Управление, то это кафетерий. Он представлял собой грандиозное собрание людей, потерявших веру в себя, пьяниц, невротиков, пустозвонов, стукачей и других разновидностей «испорченного имущества» Управления, от которых оно (по самым разным причинам) не могло или не хотело избавляться.

Определенная часть такого «отработанного материала» слонялась там в любое время. У большей части тамошних обитателей не было вообще никакой работы, у некоторых, таких как Роско Уайт, ее просто было очень мало.

Случай с Уайтом был классическим. Выпускник факультета восточных языков Принстона с магистерским дипломом (Уайт свободно владел основным диалектом китайского, а также корейским), он поступил на работу в Управление в 1975 году. Уайта послали в Сеул под видом военного, и во время первой же командировки туда он был схвачен на демилитаризованной зоне. В течение примерно года ему пришлось пройти через множество мучительных и унизительных допросов и инсценировок казни, пока наконец его мучителям это не надоело. Уайта перевели в лагерь где-то далеко на севере и, как ему казалось, забыли. А в 1991 году, в самом конце «холодной войны», его вновь привезли в демилитаризованную зону и отпустили в том же самом месте, где шестнадцать лет назад арестовали. Трудно сказать, что означало его освобождение: политический жест или просто шутку, но Уайт чуть не свихнулся. Он стоял по колени в грязи, словно прикованный к тому месту, где когда-то, как он полагал, закончилась его жизнь, не в силах избавиться от мысли (или от надежды), что все предшествующие шестнадцать лет были лишь галлюцинацией. Наконец какой-то южнокорейский солдат в камуфляже схватил его за руку и вытащил из грязи, окончательно вернув Уайту свободу и безопасность.