Любовь как спасение - Ольга Лобанова

* * *

Новая жизнь встретила ее ярким солнцем, синим небом — такого она никогда и не видела в городе — и радостной улыбкой Николая:

— Лапушка! А я уже соскучился, — Николай понял, что их с Ниной совместная жизнь должна будет пройти испытательный срок — одна небольшая сумка с вещами об этом красноречиво свидетельствовала. Но никак этот факт не прокомментировал.

— И я тоже, Коленька, соскучилась. Как ты тут?

— У меня та-акое! Нюшка ночью родила, двух котят — представляешь! Я первый раз видел, как кошки рожают, — Николай буквально захлебывался от восторга. — Они такие маленькие, слепенькие…

— Поэтому она такая справная была — беременная?

— Ну, наверное… Я же и сам не знал — толстая и толстая, кушает хорошо, думал.

— Покажи! — Нина тоже никогда не видела новорожденных котят и даже немного волновалась.

Нюшка оказалась трепетной матерью: котят чисто вылизала, по тому, как они сладко посапывали, понятно было, что накормила досыта. Этим двум любопытным, хозяину и чужой тетке, не обрадовалась — прикрыла котят своим телом и недовольно заурчала. И такая тут Нину нежность прошибла! Вот оно — материнство, а она его и не испытала вовсе, как-то мимо прошло.

— Нюш, ты не бойся, мы вас не обидим. Сейчас я тебе водички свежей принесу и поесть чего-нибудь. Коленька, есть чем мамашку нашу покормить? — Нине так захотелось помочь Нюшке в ее нелегком материнском деле, поддержать. И это чувство было для Нины внове — всерьез заботиться о ком-то ей еще не доводилось.

Нюшка поела с удовольствием, попила, а потом, прежде чем вернуться к котятам, подошла к Нине и, ласково мурлыкая, потерлась о ее ноги — спасибо, мол, хозяйка. Нина опять, как вчера на крылечке, заревела навзрыд:

— Коленька, милый, я, наверное, тут не смогу, — плакала Нина, не в силах справиться с переполнявшими ее чувствами. — Это, знаешь, как деревенский воздух после Москвы — слишком много кислорода, организм не справляется. Вот и у меня сейчас так — слишком много… — Она даже не знала, как это сказать, боялась, что прозвучит фальшиво или слишком пафосно.

— Чего много-то? Скажи толком, не понимаю, — успокаивал ее Николай, начиная побаиваться, что его скоропалительный выбор пал на слишком уж нервическую особу — плачет без конца, а чего плачет — сама не знает.

— Ой, Коленька! Любви как-то слишком много на меня свалилось — и к тебе, и к Нюшке, и к котятам… У меня такого еще не было никогда.

— Так это же хорошо, что любви много! — Николай успокоился — просто оттаивает человек, весна. Надо подождать. А она добрая, его лапушка, он не ошибся.

* * *

По большому счету в ее новой деревенской жизни Нине нравилось все. И дни, полные непривычных забот и удивительных открытий, и ночи, которые с приближением лета становились все короче, и надо было успеть не только утомиться от жарких чувств, но и отдохнуть к началу трудового дня. Иногда, ближе к вечеру, когда ждала Николая после работы к ужину, Нина садилась на крыльцо и пыталась представить, что бы она делала сейчас в Москве. Это как раз то время, когда ее приятели начинали сбиваться в стаю, чтобы провести вместе вечер, а то и ночь. Она уже и тогда, в Москве, стала замечать, как постарели и поблекли ее гении, как изменились их разговоры — начинали, как положено, об искусстве, но быстро переходили на ощущение пустоты и серости, которое так и не покинуло их творческие души, несмотря на перестройки и переборки в отечестве. Никто из них так ничего путно и не сотворил, вся их гениальность ушла на разговоры… Сейчас, на удалении — временном и географическом, эти люди, которыми она столько лет восхищалась, казались ей смешными, как бы и не настоящими, уходящими в старость, так и не повзрослев. Она не скучала по ним. Удивительно, но она не скучала и по матери с дочерью. Звонила, узнавала, что здоровы, и этого Нине было достаточно.

У нее было много серьезных забот: помимо котят, которые прямо на ее глазах превращались в отчаянных сорванцов-подростков со всеми вытекающими из этого безобразиями, Николай озаботил ее посадкой на огороде всякой полезной зелени: лука, моркови, свеклы, петрушки-укропа. Поначалу отличить культурные всходы от сорняков Нина не могла, как ни старалась. Потом глаз попривык и стал выделять, что подлежало нещадному уничтожению, а что — уходу и заботе. И уж совсем другая жизнь началась, когда однажды Николай привез из города цыплят — петуха и четырех курочек.

— Коленька, ты моей погибели хочешь? Я же цыплят только замороженными видела и на столе, с рисом.

— Ты глянь, какие красавицы! Пеструшки, говорят, очень яйценоские. Сегодня же курятник им сколочу. Пока летний, а потом утеплю, к зиме.

Нина понимала, что Николай прав: в их деревне не было магазина, до ближайшего в войсковой части — три километра, зимой не находишься. А то, что ближайшую зиму она проведет здесь, в деревне, как и все последующие, если ничего не случится, она уже не сомневалась. Он ее иначе как лапушкой и не называл, а она его только Коленькой.

— Чисто Гоголь, старосветские помещики — Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна! А мы с тобой — Нина Ивановна и Николай Иванович, разве что фамилии разные, — смеялась Нина.

— Это временно, — радовался ее веселости Николай. — Вот еще козу купим, и станем… Ну, не помещиками, конечно, а уж кулаками зажиточными точно.

— Ты еще корову купи! — испугалась Нина. — Козу пасти надо, доить, сено заготавливать. Нет, я на козу не согласна.

— Поживем — увидим, — не сдавался Николай.

В конце лета Нина обнаружила неполадки в жизнедеятельности своего организма. Сначала не придала этому значения, но через месяц была вынуждена признать — пришел и ее черед встречать бабью осень. «Сорок шесть скоро, рановато, хотя… — размышляла она, рассыпая курам корм по двору. — От этого все равно не спрячешься, даже в деревне. Старость приходит неожиданно, но неизбежно. Зато прокладки не надо покупать — экономия», — легко утешилась Нина.

Однако только ненужностью прокладок дело не ограничилось. Организм бунтовал и сопротивлялся, не желая сдавать позиций: часто кружилась голова, постоянная слабость тормозила хозяйственно-огородную жизнь, Нина похудела и побледнела. До этого она чувствовала себя больной всего несколько раз, после особенно горячих споров в художественных мастерских, — наутро маялась похмельной слабостью. И теперь, как всякий практически здоровый человек, своему недомоганию испугалась не на шутку. Легла на диван, накрылась драненьким пледом, которым грелась еще Коленькина бабушка, и стала ждать худшего. Глядя на нее, встревожился и Николай:

— Езжай в Москву, к врачу, — настаивал он. — Можно, конечно, и в нашу городскую поликлинику сходить, но уж лучше в Москве.

Нина дождалась, когда пришло время ее жильцам платить за квартиру — это был ее месяц получать деньги, и поехала в Москву. Дома никого не было — она не предупредила, что приедет. Прошлась по комнатам, зашла на кухню — нет, это уже не ее дом. А была ли когда-нибудь эта квартира ее домом? «Господи, что же это такое? Только жить начала — на тебе! Сроду же не болела, даже карточки в поликлинике нет», — Нина действительно волновалась, уж так некстати ей казалась ее болезнь. Да и что это за болезнь, неизвестно. Она знала, какими неприятностями чреват для женщин этот их нежный — переходный — возраст.