Львиное Сердце. Дорога на Утремер - Шэрон Кей Пенман

Все доктора одинаковы, вне зависимости от исповедуемой религии. Джоанна знала, что если они говорят «всё в руках Божьих», то надежды мало. Склонившись над кроватью, она нежно поцеловала супруга в лоб, веки и губы.

Джоанна помедлила в дверях дворцовой часовни, давая глазам привыкнуть к полумраку. Когда появился священник, она взмахом руки отослала его прочь. Приблизившись к алтарю, молодая женщина опустилась на колени на мраморный пол и взмолилась к Всевышнему и святому мученику Томасу Кентерберийскому, прося их пощадить жизнь супруга, не ради неё самой и даже не ради Вильгельма, но ради судьбы островного королевства и всех, кто в таком мире обитает в нём. Никогда не была её молитва столь сердечной. И столь безнадёжной.

Немногих монархов оплакивали сильнее, чем Вильгельма д’Отвиля. Подданные встретили весть о его смерти с неподдельной скорбью, потому как его правление было временем мира и процветания, представлявшим разительный контраст с эпохой его отца. Три дня народ наводнял улицы Палермо, рыдая по сицилийскому обычаю. Женщины облачились в чёрное, слуг одели в грубую мешковину. Распустив волосы, люди стенали под бой барабанов и тамбуринов. Их горе усугублялось страхом, ибо никто не знал, что готовит будущее.

Пользуясь привилегированным положением няньки Джоанны, дама Беатриса укоряла питомицу в том, что та ест меньше, чем соловей клюёт.

— Понимаю, что тебе не хочется, но надо себя заставить, не то заболеешь. Посмотри какая ты бледная! Не позвать ли врача?

Нет нужды, — торопливо заверила Джоанна. — Я не захворала, Беатриса, просто плохо спала.

Напускная суровость фрейлины дала трещину.

— Я понимаю, ягнёночек. Я понимаю...

— Всё кажется ненастоящим, — призналась Джоанна. — Не знаю, как часто просыпалась я поутру с мыслью, что это был всего лишь дурной сон. Это почти всё равно, что снова и снова переживать смерть Вильгельма. Когда смогу я смириться с ней? Когда смогу заплакать по нему, Беатриса? У меня такое ощущение будто... будто сердце моё сковало льдом и слёзы замёрзли...

Беатриса села рядом на кровать и обняла питомицу.

— Мне вспомнилось, как покойный мой супруг, да упокоит Господь его душу, рассказывал про раны на поле боя. Он сказал, что иногда получивший жестокий удар человек не чувствует боли сразу. По его мнению, так тело защищает себя.

Джоанна прильнула к старшей подруге.

— Хочешь сказать, что мне следует быть терпеливой? — с печальной улыбкой спросила она. — Что боль просто рыщет вокруг, выжидая момента, чтобы напасть?

Беатриса отдала бы десять лет жизни за возможность облегчить скорбь Джоанны. Но она никогда не лгала питомице: ни в бытность оной тоскующей по родине маленькой девочкой, безутешной юной матерью или бесприютной молодой вдовой.

— В Писании сказано, что всему свой срок. Слёзы придут, дитя. Со временем всё происходящее покажется тебе более чем настоящим.

Джоанна не ответила, а спустя минуту встала, пересекла комнату и подошла к окну. На западе голубое сицилийское небо затягивал дым, и королеве подумалось, что суровое настоящее вершится сейчас на улицах Палермо.

Мятежи продолжаются, — уныло промолвила она. Народ пользуется смертью Вильгельма и грабит сарацинские кварталы. И двух недель не прошло с его кончины, а люди уже обратились друг против друга, ставя под угрозу мир в королевстве. Как ему было бы больно, Беатриса! Он всегда гордился, что со времени его совершеннолетия не было ни бунтов, ни заговоров и что христиане, мусульмане и евреи в гармонии обретались под его скипетром...

— Из сарацин в трудные времена легко сделать козлов отпущения. — Голос послышался от двери. Обернувшись, королева печально кивнула входящей в покои Мариам. — Джоанна, снаружи ждёт дворцовый сенешаль. По его словам, прибыл архиепископ Палермский и хочет поговорить с тобой.

Губы Джоанны сложились в тонкую линию. Первым её побуждением было отослать прелата прочь. Она не была уверена, что сможет удержать себя в руках, общаясь с человеком, презревшим волю Вильгельма упокоиться в Монреале и приказавшим доставить королевский саркофаг в городской собор. Столкнувшись с объединённой оппозицией в лице Джоанны, архиепископа Монреальского и Маттео д’Аджелло, архиепископ Вальтер пошёл в итоге на попятный и позволил Вильгельму упокоиться в Монреале, но дерзко отказался отдать величественную усыпальницу из порфира, которую повелел изготовить король в качестве последнего своего пристанища.

У Джоанны вырвалось словцо, которым мог бы гордиться её богохульник-отец. Потом она взяла себя в руки.

— Вели сенешалю проводить его в приёмные палаты Вильгельма. — Заметив удивление близких, она усмехнулась.

Вальтер единственный, кто поддерживает притязания Констанции на трон. Считаю, она сделала для меня достаточно, чтобы я хотя бы выслушала его.

Приёмные палаты были некогда любимым местом Джоанны, являя собой элегантное сочетание золотой, зелёной и синей росписи. Теперь цвета казались блёклыми, а рисунок неподвижным и плоским. Словно одно присутствие архиепископа лишило мозаики яркости и жизни.

— Так ты утверждаешь, что совет раскололся по вопросу о престолонаследии? — нетерпеливо спросила Джоанна, прерывая обличительную речь прелата, обращённую к коллегам по ближнему королевскому совету.

— Этот подлый негодяй и его презренная марионетка уже по горло искупались в грязи, госпожа. Едва король захворал, они уже начали плести интриги, намереваясь возвести на престол Танкреда из Лечче. Мой брат и я напомнили, что вся знать королевства присягнула на верность леди Констанции ещё до того, как та покинула государство, чтобы выйти замуж за лорда Генриха.

Джоанне не составляло труда понять, о ком речь: под «подлым негодяем» подразумевался Маттео д’Аджелло, а под «презренной марионеткой» — архиепископ Монреальский. С горькой иронией королеве подумалось, что противники Констанции куда более деятельны и честны, чем её защитники, этот прелат и его слабохарактерный братец, деятельность которого в сане епископа Агридженто не была до сих пор отмечена никакими успехами. С такими соратниками Констанция обречена на поражение. А ведь это так нечестно, поскольку она законная наследница дома Отвилей, дочь короля Рожера, тогда как Танкред всего лишь незаконнорождённый отпрыск старшего сына Рожера. Сыщется ли более весомое доказательство отчаяния Маттео и Монреале, чем готовность принять бастарда, но только не видеть корону на голове Генриха? Как мог быть Вильгельм таким близоруким? Если бы он избрал для Констанции другого мужа, любого, кроме ненавистного немецкого принца! Выдав тётю за Генриха, он лишил её законного наследства.

Джоанна изо всех сил старалась сдержать гнев, потому как ошибку Вильгельма было уже не исправить.

— А что другие лорды? — спросила она. — Все знатные семьи тоже стоят за Танкреда?

— С сожалением вынужден признать, госпожа,