Булат - Кирилл Кириллов

Через несколько мгновений в залу вбежал босоногий мальчишка, сгибающийся под тяжестью дастархана[8]. Бросил его посреди комнаты прямо на устилающие пол ковры и стал раскатывать. Другой мальчишка принялся раскидывать вокруг узкие ватные одеяла. Третий внес запотевшие, остывшие в проточной воде узкогорлые кувшины с питьем. Четвертый – блюда с сухофруктами и орехами. Потом еще один мальчик, а может, и первый, тот, что дастархан расстилал, не разобрать, внес уставленный разнообразной снедью поднос. Стал расставлять одуряюще пахнущие кушанья на заменяющей стол скатерти.

Личный повар Мехмета был настоящим поэтом в своем деле. Как рифмы, сплетал он в одном салате зеленый лук и зерна граната, вареную по-хорасански баранину с хитрыми индийскими травами, медовую халву с кокосовым молоком.

Не дожидаясь, пока последнее блюдо займет свое место, оголодавший Афанасий накинулся на все это великолепие, не соблюдая ни порядка, ни меры. Запихивал в рот огромные куски и глотал, не прожевав. Лекарь присоединился с краешку, деликатно отщипывая небольшие кусочки. Стражники пожирали роскошный стол глазами. Дергали кадыками, сглатывая тягучую слюну. Старик у дальнего выхода замер, вытянув шею, всем своим видом выражая готовность выполнить любую прихоть трапезников. Абу, отстранившись, чтоб не долетали брызги, с улыбкой наблюдал, как ходят под сухой кожей челюсти купца, разгрызая волокнистое мясо, отщипывал с веточки янтарный виноград и запивал его шербетом из медного стакана. Наконец, утолив первый голод, Афанасий откинулся на топчане и блаженно прикрыл глаза. Доктор налил себе еще стакан шербета и, медленно потягивая напиток, приглядывал за больным – не разошлись ли края раны от обжорства.

Шум снаружи заставил купца встрепенуться. Стражники с ленцой поднялись со своих мест и вытянулись в некое подобие приветственного строя. Дверь распахнулась, на пороге появился Мехмет. Он был мрачен. Едва кивнув Афанасию и лекарю, он подошел к столу. Поджав ноги, упал на одеяло, громыхнул тяжелыми доспехами. Оттолкнул сунувшегося было под руку старика, не глядя налил из кувшина в стакан какого-то напитка. Залпом выпил, не обращая внимания, что проливает жидкость на золотое шитье дорогого халата и чеканный узор медного панциря, надетого поверх. Налил еще, поднял, но до рта не донес. Поставил обратно. Замолк надолго, глядя куда-то поверх плеча купца. Лекарь перестал улыбаться.

Афанасий, настроение которого вмиг испортилось, нарушил затянувшееся молчание:

– Здравствуй, Мехмет. Случилось что?

– Случилось, – кивнул головой хозяин.

– Так что ж стряслось? Поделись, друг дорогой. – Афанасию стало не по себе. Развитое в многочисленных путешествиях чутье подсказывало, что кручина визиря связана именно с ним.

Мехмет обвел комнату затравленным взглядом и вдруг заорал:

– А ну-ка все вон отсюда! И к тебе тоже относится, – зло глянул он на лекаря, который, впрочем, и не думал оставаться.

Стражники, гремя саблями, высыпали за парадную дверь, старик юркнул в свой лаз, лекарь встал и с достоинством прошествовал через зал вслед за стражниками. Когда дверь за ним закрылась, Мехмет подошел к ней, задвинул тяжелый засов. Развернулся к кухонной двери, прихлопнул ее с такой силой, что если кто подслушивал с той стороны, мог бы ему и череп проломить, набросил деревянный засов и вернулся к дастархану. Прилег на одеяло, подозрительно косясь окна. Не глядя нашарил стакан и осушил одним глотком.

– Да что случилось-то? – не выдержал Афанасий, глядя в лицо друга, ставшее мрачнее тучи. Обжорное опьянение сползало с тверского купца, как талый снег с весеннего холмика.

Мехмет поворочался, устраиваясь поудобнее, пожевал губами, провел ухоженными ногтями по аккуратно стриженой бородке. Было видно, что ему совсем не хочется начинать этот разговор. Нервы Афанасия натянулись, как канаты.

– Ну???

– Прости меня, друг Афанасий, – пробормотал Мехмет. Голос его звучал глухо, как из бочки.

– Бог простит, – не задумываясь, ляпнул купец и спохватился. – А за что хоть?

– Да понимаешь. Я ж государев человек. Визирь.

– То мне ведомо, – подобрался Афанасий.

– А дела у нас сейчас, сам знаешь, идут скверно. По окраинам индусы бунтуют, шахи не хотят налогов платить, глядишь, внутренняя война грянет. Джуннар, вот, вечный позор на мою голову.

– И о том мне ведомо.

– Так вот, нужна Мелику, да и мне заодно какая-то сила, способная нам победу обеспечить.

– Ну? – хмуро спросил Афанасий. Он уже начал понимать, куда клонит друг, но почему-то совсем не хотел помогать Мехмету.

– Ну и не выдержал я, рассказал правителю о твоем секрете, что нашел ты, как делать сталь булатную, что любые доспехи сокрушает.

– И?

– Захотел шах на твое зелье руку наложить.

Афанасий был готов к этой новости, но ярость взорвала его, подбросила на ноги. Загрохотали опрокинутые кувшины и стаканы.

– Ах ты… – тверич сжал пудовые кулаки, жилы под пергаментной кожей вздулись веревками.

Мехмет посмотрел на купца исподлобья. Покачал головой.

– Знаю Афанасий, все знаю. Сам себя корю неимоверно. Но пойми ты меня, не могу я по-другому. Долг.

– Ну ладно, рассказал ты шаху про зелье. Что, он заполучить его хочет? Чтоб я ему из мешочков своих его отсыпал?

– Да просто бы отсыпать полбеды, – пробормотал Мехмет. – Да и совсем отобрать тоже бы ничего. Приказал он убить тебя, чтоб секрет дальше по миру не распространялся и в ненужные руки не попал.

– Убить?! Кому приказал? Тебе, что ли?

– Мне, – пробормотал Мехмет. – Сказал, раз я все это затеял, мне и разбираться.

– В общем, прав шах, такие секреты из рук выпускать нельзя, – как-то вдруг остыл Афанасий. – Ну, а ты чего решил? Убьешь?

– Да если б я тебя убить хотел, не стал бы открываться. Тихо бы сделал, пока ты в беспамятстве валялся.

– Так чего ж не убил? Не понимаю я тебя, – покачал головой Афанасий.

– А ты присядь, – негромко сказал визирь, оглянувшись на двери. – Сейчас объясню.

– Ну… Попробуй, – купец сел, отодвинувшись подальше от подсыхающей липкой лужи, над которой уже начали кружиться мухи.

– Понимаешь, я Мелику говорил, что в беспамятстве ты, и прежде чем тебя убивать, надо выждать, когда в себя придешь. Допросить надо. Время я тянул, а сам ждал, когда ты ходить сможешь. Теперь я тебя тихонько за городские стены выведу, а Малику скажу, что сам ты помер от ран и болезней, а зелье твое осталось. И поднесу на блюде. Ну и тело какое-нибудь представлю как доказательство. Бродяги какого-нибудь или из слуг кого понадоедливей.

– То есть?! – возвысил голос Афанасий.