Краски Алкионы - Маргарита Азарова

Неподалёку увидел Зирин: слившись с толпой девушек в славянских нарядах, с венком на голове, казалось, она не замечает меня. Но, отпуская свой венок на воду, она всё же взглянула на меня так, как умела только она, лукаво маня, обещающе.

Я почувствовал, что краснею, так как знал – отпуская венок на волю водных струй, каждая девушка надеется, что его подхватит течение и, значит, суженый уже рядом, ну, а если венок прибьёт к берегу, то свадьбе не бывать. Девушки смешно дули на воду, подгоняя свои венки. Праздник был такой юный, чистый, несмотря на свою традиционность, что я, боясь нечистоплотности своих мыслей и дабы скрыть своё замешательство, наклонился к волку и потрепал его но загривку. Волк по-собачьи повилял хвостом и, выражая преданность, для острастки, порычал на внезапный шорох в кустах.

Желание наблюдать за всем происходящим, но быть незамеченным было велико. Хотелось сделать несколько необыкновенных набросков: для этого я готов был стать деревом, ручейком, венком – частью природы, слиться с ней. Это дало бы мне возможность не смущать этих прекрасных девушек и юношей, одетых в национальные наряды, запечатлеть их искренность, веру во что-то такое, что утратил я и люди, окружающие меня в той светской жизни, частью которой я был. Нет, не был – являюсь. Какой она мне кажется сейчас далёкой. Для меня эта жизнь более реальна, чем та, что я веду. Но если бы я даже захотел сделать этюды на пленере, это было бы сейчас невозможно: этюдника я собой не взял. Да и заранее Никос о празднике меня не предупредил. С чем это связано – не знаю, но через некоторое время я увидел его самого, хотя узнал не сразу. Видел ли он меня? Возможно… Но…

В общем, всё по порядку.

Я попал в круг мистических закономерностей, в четвёртое измерение, не иначе. Я не должен, я не мог видеть то, что я видел, и моё видение по-другому как галлюцинацией не назовёшь.

Немного удалившись от людей, пройдя выше но течению реки, я увидел человека в одежде волхва. Он стоял посередине реки, и вода, бегущая под его стопами, будто не касалась его. «Аки посуху», – вспомнил я молву о Христе.

Волхв распростёр руки, обращаясь к сторонам света, и брызги воды, закружив в вихревом потоке, поглотили его, вобрали в себя. Догадка молнией прожгла моё сознание: ведь это он. Никос. Зная о своих довольно средних плавательных способностях, испугавшись за старца (не знаю, почему в этот момент я так его назвал), быстро скинул с себя верхнюю одежду, при этом волк, видя мои метания, стал повизгивать не хуже всякой дворняги. И тут я вздрогнул, почувствовав чью-то руку на своём плече. Передо мной стоял сам Никос. Так кого же я хотел сейчас спасать? Я ничего не понимал: он что, выплыл, или там, в этом речном водовороте, кто-нибудь сейчас другой? Я вспомнил, что когда-то читал о подобном, но это были книги фантастической направленности. О том, что человека можно рассматривать с точки зрения существования наличия его эфирного, астрального, ментального тела, но удалиться на такое расстояние от своего физического тела эти тела не могут, даже если признать их существование. Это опять же из области фантастики. Может, это гипноз? Мне всё это померещилось?

Где тогда Никос был настоящий: рядом со мной или там, на середине водного пространства, где? Мистика, одним словом.

Сидя на берегу, в отрешённом, я бы сказал, опустошённом состоянии, я не заметил, как стемнело. Никоса рядом не было. Лишь мой лохматый друг преданно охранял меня. Искры взметнувшегося невдалеке костра, через который молодые люди с весёлым гиканьем и смехом прыгали, взявшись за руки, вывели меня из ступора, и мы с волком направились в обратный путь к дому.

Я не мог любить Алкиону и быть любовником Зирин, пусть даже во снах. Я хотел возвыситься до чистоты Алкионы во всём, или я буду её недостоин, я одновременно гордился своим ходом мыслей, а с другой стороны – пугался их. Что со мной происходит? я хочу любви Алкионы, этой девушки, которая, выйдя за ворота этого дома, не будет на равных принята в нашем обществе. Всё, на что она может рассчитывать, это жалость, но нужна ли она ей… Я не мог понять: осознаёт ли она себя в ловушке своего тела. Мысли, внутренняя красота попали в капкан, и нет в реальности такой сказки, чтобы пришёл принц, поцеловал и расколдовал её, и она избавилась от своей ненавистной хромо-горбатой оболочки и стала стройна телом, как её сестра Зирин. Что я могу сделать для неё? Я могу только написать, какой я вижу её изнутри, моё отношение к ней. Я буду писать красками Никоса. Возможно, два портрета: один на сеансах, а по ночам другой свой заветный портрет, тот образ, что я вижу… её истинный образ.

Однажды я спросил:

– А почему Алкиона?

– Это мамина идея. Имя необычное, согласна, но я привыкла. Вы же свыклись с именем Марсель.

«Действительно», – подумал я. Она права, и моё имя в нашей среде – тоже исключение из правил. Не хочет, видимо, говорить о мифологии своего имени. Ну что ж, настаивать не буду.

– А вы хотели бы полюбить? – вырвалось у меня. – Ах, нет, простите. Глупый вопрос, ведь у вас есть жених.

– Какой жених? А, этот… Ну, это родители хотели нашей свадьбы.

– А вы?

– Что я? Посмотрите на меня. Вы серьёзно задаёте мне этот вопрос?

– Гипотетически хотя бы ответьте мне, – осмелел я.

– Любовь не имеет сослагательного наклонения, она ни почему, ни зачем, ни за что, ни вопреки, она просто есть или её нет.

«Будто читает мои мысли», – подумал я. Потом она мне рассказала о снежинке и лучике:

– В далёком маленьком городке на краю земли жила-была юная беззаботная снежинка. Целыми днями она кружилась и распевала песенки. Снежинка знала, что она необыкновенно красива – об этом она догадалась случайно, когда увидела своё отражение в стекле. А за тем стеклом сидела девочка с тёплым шарфом на шее и долго с грустью смотрела на зимние забавы ребят во дворе. Девочка приложила к стеклу ладошку, будто собирая в колыбельку снежинки за окном. «Нежная снежинка – белоснежный эльф, как жаль, что тебя нельзя взять в руки, пригласить в дом, поиграть с тобой», – сказала девочка танцующей за стеклом, любовавшейся собой снежинке. По печальным глазам девочки веселившаяся снежинка догадалась, что она может жить и сохранять свою красоту только здесь, за окном, где гуляет мороз и вольный ветер. Ещё снежинка очень хотела узнать, что такое свет, ведь жила она в темноте полярной ночи; конечно, она видела свет фонаря, иногда она даже кружилась вокруг него, искрясь в его отражении, но этот свет был придуманный, совсем не тот, который льётся сам по себе… Полярный день ждал своей очереди.

Он уже договорился с Солнцем о скором его восходе на небосклоне. А солнечный лучик, тоже очень юный, был нетерпелив, он всё время искал возможность оторваться от Солнца, взлететь повыше и хоть одним глазком увидеть милую снежинку, однажды беспечно пролетевшую близко от него, но оставшуюся недосягаемо далёкой. Порой снежинке казалось, что она чувствует взгляд лучика, устремлённый на неё. Но пока снежинка только встречала свет искусственный и ждала, когда сияние юного солнечного лучика озарит её настоящим, искренним светом. А девочка, полюбившая и снежинку, и лучик, зная, какая опасность их ожидает при встрече, делала им в окно предостерегающие знаки, которые они, увы, не понимали, да и не стремились понять, настолько было велико их взаимное влечение. Лучик мечтал, чтобы она стала ещё красивее в его блеске, а снежинка мечтала о его ласковом свете. И вот полярная ночь и полярный день встретились на линии горизонта; и снежинка и солнечный лучик устремились друг к другу, не желая даже знать, что ожидает их при встрече, для них теперь главное – быть вместе. Они очень радовались свиданию, и от этого засияли ещё ярче, чем обычно – он светился внутренним светом её мечты о нём, а она засверкала его сбывшейся мечтой о ней, они обнялись и, отдавая всю свою бесконечную нежность, закружились в танце вечной любви, превратившись в сияющую, прекрасную, чистую каплю росы.