Краски Алкионы - Маргарита Азарова

Нам в университете было предложено изложить в стихотворной форме свою интерпретацию одного из отрывков, вот и мой перевод:

Не скрою, в ту пору я сочинял стихи, и я хотел сделать свой стихотворный перевод „Слова…“, по как раз на этом месте, в главе, где говорится о Хорсе, я споткнулся, потому что, перелопатив груду литературы, так и не понял, кто же Хорс – он бог солнца или, может, более точное определение – бог солнечного диска, по не солнечного света, или же он всё же месяц, или то и другое одновременно?..

Теперь-то я понимаю, что Никос – определённо не Хорс. Согласись, не производит он впечатление человека, олицетворяющего то, что вложено в наследственное имя семьи Хорсов, он скорее печален, может, конечно, это отпечаток жизненных трагедий, но, если он и солнце, то с очень большим количеством пятен…»

Недавно у меня состоялся разговор с Никосом, затрону некоторые моменты, в большей мере те, которые понял.

– Мне известно от родителей, – сказал Никос, – что мой прямой предок общался с князем Владимиром, имел беседу с самим так называемым Крестителем Руси. Вы ощущаете себя рабом?

– Каким рабом? – не понял я.

– Рабом божьим.

Я сразу не нашёлся, что ответить. А он продолжил.

– Самое важное в жизни – свобода. Свобода принимать самостоятельные решения… свобода веры, наконец. Мы, славяне, – потомки своих Богов, но не их рабы. Наши Боги – это наши предки. Мы не унижаемся перед своими Богами, не стоим перед ними на коленях. У нас нет перед ними страха, мы испытываем к ним любовь и не вымаливаем прощение, подаяние или спасение. Мы, славяне, искупаем свою вину не молитвами, а делами. Сколько он вытерпел, наш великий славянский народ. Под страхом смерти ему прививали чужую веру, заставляя раболепствовать. Из за этого наш народ лишился своей сущности, как теперь модно говорить, ментальности. Мы потеряли своё лицо, надев чужую маску, потеряли понимание истинных вещей, и уж тем более – у нас отняли возможность передавать их из поколения в поколение. Кто мы? Внешне мы славяне, но смысл веры мы несём по жизни чей? Чужой! Возможно, быть космополитом – это хорошо, но очень утопично. Каждая нация должна иметь свои духовные и иные ценности, иметь отличия. Князь Владимир обезличил славян. Чем это было продиктовано? Да, лишь одним желанием быть у власти любой ценой. Нагромождение религии христианства – способ управления народом. Гостомысл – дед Рюрика, есть прапрадед Владимиру, верно, проклял бы такого внука, если бы дожил до таких перемен. И что это за вера такая – держится на испуге, что тебя накажут, если ты нарушишь запрет, согрешишь. А где твоё самосознание? На кого рассчитана эта вера – жить в страхе за свою шкуру, страхе за то, что будет с тобой после смерти, страхе гореть в аду?.. Наша вера иная. Силы природы – вот сила, которую надо почитать и руководствоваться. Как можно представить, что где-то там, в космосе сидит старец, создавший всё, и за каждым наблюдает. Разумному человеку смешно.

– Законы власть имущих считаю надуманными, – для поддержания беседы, когда пауза затянулась, заметил я.

– Ты же знаешь, Вениамин, поверхностно рассуждать на эти темы может каждый в меру своего интеллекта. Ну, вот и я выступил. Что думал, то и сказал. Что они за провидцы такие? Только культивируют идею своего будущего благополучия. А честные, бескорыстные, безропотные создания – эта масса, которой хочется, чтобы кто-то показал ей манну небесную, шарахается из стороны в сторону сама же по чужой указке, создавая себе проблемы, которые стоят не только спокойствия, но и самой жизни. Религия как инструмент оболванивания и содержания в подчинении не более гуманна, чем весь социальный уклад жизни, созданный людьми власти. Но человек слаб, зависим. Соприкосновение, единение с обществом происходит через конфессии, и через религиозные в том числе, а у иных людей – и в первую очередь. Но мне настолько претит насилие коллективного разума… И вы правы: религия, принятая под страхом смерти, в силу навязанных социальных обстоятельств, не может вести за собой народ, это противно логике. – А под конец добавил: – Я мало смыслю в религии: ощущаю себя атеистом, иногда агностиком…

Никос посмотрел на меня задумчиво, и мне было непонятно, как он отнёсся к моим высказываниям и особенно – к признанию моего отношения к религии. А я и не настаивал. Потому что совсем далёк от этой темы. А он, видимо, не ставил своей целью меня в чём-то убеждать.

Тонкая кисея лессировки следовала за кистью, ложась прозрачным покрывалом лёгких кружев на холст. Вот она, рядом – та, что смотрит с портрета, можно дотронуться. Или нет – она скрыта в этой недосягаемой дымке: там её длинные русые локоны, схваченные шёлковой лентой с височными кольцами, с благородным достоинством взирающие глаза, хрупкий стан в национальной одежде восточных славян, с вышитым золотой нитью орнаментом, руки с длинными бледными пальцами, протягивающие в дар людям наливное яблоко, символ солнца….

Так я писал Алкиону днём – одну, а по ночам – по памяти – совсем другую. Изображал её самозабвенно. Стиль сфумато, обожаемый мной стиль, подходил для выражения её неуловимой притягательной чистоты и нежной хрупкости в сочетании с непонятной силой духа, внутренним, завораживающим свечением в органичной убеждённости в каждом произнесённом ею словом, жестом.

Завтра. Нет, уже наступило завтра. На часах 00.37, но я не могу заснуть, не могу лечь спать, волнение пронизывает каждую творческую клеточку сознания. Завтра последние штрихи, и я выставлю портрет Алкионы на обозрение Никосу и ей самой. Алкионе. Что она скажет? Что она скажет на то, что я не выписал дословно каждый изгиб её тела, а представил её в образе райской птицы с блестящим оперением? Чувство тревоги, не имеющее под собой никакого основания, не отпускало меня. Я прилёг, не раздеваясь, на кровать, уговаривая себя, что утро наступит быстрее, если попытаться заснуть, а неизвестность начнёт убывать с лучами рассветного солнца. Я и сам увижу картину другими глазами.

Вдруг Алкиона взлетела с полотна, было видно, что полёт ей даётся с большим трудом. Одно крыло было сильно повреждено, из него сочилась кровь. Я проснулся оттого, что, боясь её падения, распростёр к ней руки, стараясь предугадать траекторию её перемещения и подхватить в случае падения. Окончательно пробудившись от своего сновидения, я был рад, что это происходит не наяву. Но я срочно бросился в мастерскую. Полотно с изображением Алкионы было изрезано, под мольбертом было несколько перьев и капель крови. Кто со мной так поступил?..