Маленькая ручка - Женевьева Дорманн

С кем же еще Огюсту говорить о Лазели? Те, кто знал его жену, умерли. Его дочери вышли замуж и рассеялись по материку, кроме последней, Арлетты, что замужем за рыбаком и живет в островном форте. Но Арлетта была маленькой, когда умерла ее мать, и никогда не говорит об этом, когда приходит к отцу прибраться или приготовить еду.

Единственным из детей, с кем Огюст мог бы поминать расстрелянную, должен был быть Жан-Мари, отец Сильвэна, любимый ребенок Лазели. Но Жан-Мари тоже умер. Он взорвался в тридцать шесть лет на грузовом судне «Либерти», которым командовал там, далеко, в Техас-Сити. Грузом был нитрат аммония, начался пожар, и судно взорвалось, винт улетел на два километра. Итог: пятьсот погибших, среди которых улетучившийся капитан Жан-Мари Шевире. В Гранвиле были похороны без покойника. Сильвэну было тогда пять лет, и у него сохранилось мало воспоминаний о его периодически исчезавшем отце.

Позже, когда он стал проходить в школе Закон Божий, его обеспокоил вопрос о том, как взорвавшийся и развеянный по ветру капитан воскреснет в день Страшного Суда.

Этот вопрос рассмешил деда Огюста.

— Не бойся, малыш, он выкрутится!

Для Огюста моряк, исчезнувший со всеми потрохами, пустая могила были в порядке вещей. Он видел гораздо больше «взятых морем», после которых ничего не оставалось, чем умерших в своей постели. Его собственный отец, Леон, исчез во время крушения «Шаривари». И Огюст резюмировал тремя словами, часто попадавшимися в его речах: «Так сказано в Руководстве!» То есть в «Руководстве моряка», этакой Библии, неизменно дающей ответы на все повседневные вопросы жизни на борту, единственной книге, которую Огюст читал и перечитывал в своей жизни, так что знал ее наизусть. В этом руководстве неоспоримо и подробно объяснялось, как завязывать канаты, отдавать швартовы, ставить такелаж, вооружать судно парусами, чинить поломки, грузить судно, разгружать, избегать заносов при кормовом ветре на бурном море или переходить с волны на волну, не трогая штурвала. Там были все ответы на могущие возникнуть вопросы, от формы одежды, приличествующей рулевому, — «блуза, заправленная в брюки, и тщательно прикрепленный нож…» — до способа топить порох по приказу капитана, когда на борту военного судна пожар. Руководство говорило правду, что было мудро и хорошо. С руководством не спорили, и фраза «так сказано в Руководстве» выражала одновременно роковую неизбежность и покорность. Это так и не иначе, и нечего спорить и попусту голову ломать.

Хотя печальный конец взорвавшегося сына его почти больше не беспокоил, Огюст часто рассказывал о нем Сильвэну, который, как он говорил, был похож на отца. Он был горд блестящим жизненным дебютом своего Жана-Мари, который, несомненно, порадовал бы мать, если бы она могла его видеть. Конечно, Жан-Мари не прошел по конкурсу в Военно-Морское училище, но переключился на торговые суда и очень быстро стал первоклассным капитаном дальнего плавания. Мечта Лазели сбылась: Жан-Мари стал важным господином. В двадцать пять лет он женился на дочери известного парижского врача. «Красивая она женщина, твоя мать, нечего сказать. Да и хитрая!» Неудивительно, что их дети так хорошо устроились. И старый Огюст с гордостью перечислял успехи своего потомства со стороны сына Жан-Мари: «Пьер, старший брат Сильвэна, стал адвокатом; Зели, вторая дочь, вышла замуж за дипломата, Этьен — архитектор… а ты, Сильвэн, в старшинском составе в правительстве, и жена у тебя красавица!»

Ведь Сильвэн, открыв Каролину Перинья, счел необходимым срочно привезти девушку на Шозе. Так можно было объединить все, что отныне он любил больше всего на свете: остров его детства и ту, кого он хотел взять в жены. Он был также горд представить ее деду, как в детстве, возвращаясь с рыбалки, вываливал к его ногам королевскую дораду или здоровенного окуня ради удовольствия услышать похвалу от того, кто был самым ловким рыбаком на острове.

Как и внук, старый Огюст сразу же влюбился в Каролину. В свои восемьдесят с лишком лет старый волокита не ошибся: Сильвэн действительно захватил хороший улов. И худой старик, походивший на Пикассо своим крупным носом и короткими волосами, принялся восторженно приплясывать вокруг Каролины. Он хлопал в ладоши, смеялся, довольный, ребячливый, без устали повторяя: «Ну и красивая девчонка! Красавица, красавица!»

Сильвэн и Каролина поженились следующей весной. Не на Шозе, в маленькой гранитной церкви, где крестились все дети Шевире, что доставило бы радость Сильвэну, а в Аржантане, в угоду желанию родителей Перинья, чьи земли были расположены поблизости. Поди поспорь с таким процветающим тестем, хорошо расположенным к зятю! Сильвэн Шевире, нежданно-негаданно влюбившись, вдруг узнал, что Перинья очень богаты, недавно сколотили состояние, возможно, путем сомнительных предприятий во время и после войны, но состояние это приличное. Перинья желали устроить пир горой и пригласить к себе в замок всю округу, чтобы отпраздновать свадьбу единственной дочери, и Сильвэн скоро понял, что противиться этому бесполезно.

* * *

То, что такая деликатная и соблазнительная девушка, как Каролина, была дочерью четы Перинья, заставляло задуматься о капризах и причудах генетики.

Ее отец, Жерар Перинья, подкидыш, подобранный и воспитанный в приюте, в ранней молодости нанялся сезонным сельскохозяйственным рабочим в Бос. Не долго он оставался «мальчиком на побегушках»; он начал зарабатывать деньги, основав небольшую живодерню в Луарэ. Подбирать и разделывать сдохших животных не вызывало никакого отвращения у этого молодого человека, готового на все, чтобы избежать бедности.

Война была для него настоящей удачей. Сначала благодаря черному рынку, а потом одной темной истории, которая так никогда и не прояснилась. В поле неподалеку от Оливэ обнаружили двух убитых немецких солдат. Они перевозили большую сумму денег — жалованье полка. Деньги исчезли. Среди подозреваемых произносилось имя Жерара Перинья, но дело было прекращено, Перинья исчез, испарился в одном из отрядов Сопротивления.

Он снова появился в конце войны, в Нормандии, где после нескольких плодотворных сделок на ущербе от войны оказался обладателем кругленького состояния. И тогда он обратился к торговле лошадьми, его главной страсти. Он поселился неподалеку от Аржантана, выкупил там поместье, чтобы основать в нем конезавод, и совершенно разрушенный замок Ла Фейер, перестроив его по своему вкусу в средневековом стиле, замечательные образчики которого можно увидеть в Диснейленде. Он не поскупился ни на бойницы, ни на кованое железо. Он даже отстроил на электрическом приводе подъемный мост, перекинутый через укрепленный бетоном ров, где плавали золотые рыбки. Этот замок был его второй страстью после лошадей. Он вбухал в него огромные суммы и с большим удовольствием приглашал туда гостей, особенно настаивая на том, чтобы они посетили внутренний овальный бассейн, которым благодаря подогреваемой воде можно было пользоваться даже зимой. Крытый тамбур соединял его с одной из гостиных со стенами, украшенными огромными, крикливыми гобеленами Люрса, и потолком, покрытым бревнами из пенополистирола, под натуральный дуб.

Но что такое замок без замковладелицы? В пятьдесят лет Перинья нашел ее в лице Жозианы Пенто, дочери владельца придорожного кафе в Вире, мясистой особы на двадцать пять лет моложе его. Жозиана, которая была не промах, быстро разглядела в старике Перинья солидного мужчину, полуковбоя, полуджентльмена-землевладельца, о котором мечтают девушки в телевизионных вестернах. Ей нравились его большие руки, которыми он хлопал ее по заду, как он говорил, и запах лошадей, которым была пропитана его одежда. Ей нравились его седые волосы, его звучный смех и — не такие уж дурочки нормандки! — нравилось то, что о нем говорили, его репутация авантюриста, может, и так, но авантюриста с головой, который не поставит все на одну карту, что казалось Жозиане очень обнадеживающим.